[Maranta]

Название: За миллион лет до конца света
Автор: Maranta
Пейринг: Россия/Франция
Рейтинг: PG-13
Саммари: 19 октября 2016 года состоялось официальное открытие русского духовно-культурного центра на набережной Бранли в Париже, включающего в себя кафедральный собор Святой Троицы.
Ожидалось, что презентовать собор будут президенты Франции и России Франсуа Олланд и Владимир Путин, но обострение франко-российских дипломатических отношений привело к срыву визита российского президента: после того, как Россия наложило вето на резолюцию Совета Безопасности ООН, запрещающую бомбардировки города Алеппо, французские власти предложили снизить статус официального визита президента России во Францию до «рабочей группы по сирийскому вопросу». В ответ российская сторона аннулировала визит.
Россия не удивлен. Франция разочарован.

Франция страдает. Громко, неприкрыто – расплескав кудри по кожаной подушке дивана и заслонив локтем глаза от жестокости мира, как какой-нибудь чайлд-гарольд. Ворвавшись в кабинет добрый час назад, он занял диванчик, на котором Брагинский досыпает урывками, и отказывается вставать.
Россия не мог бы сказать наверняка, для кого этот спектакль – для него или для самого Франции, и спектакль ли это вообще – Франциск иногда, изредка, позволяет себе проявить марианскую какую-то глубину чувств, прежде чем отряхнуться и утрепетать, как бабочка, навстречу новым развлечениям.
Впрочем, допытываться он не собирается. У России много работы.
Любого другого он бы давно выгнал.
- Mon dieu, какой позор. Какой позор, - доносится с дивана. В воздух взмывает кисть руки – опадает широкий манжет рубашки, обнажая запястье – и, описав изящную дугу в воздухе, безвольно падает, как подстреленная птица.
Россия закатывает глаза. Это становится смешным, на самом-то деле – но Франция, единственный из них, умудряется быть красивым, даже когда смешон.
- Прогулка по набережной Бранли, - выстанывает Бонфуа. – Столик у Ростана. Вино… о, какое я выбрал для тебя вино. Свиньи! – приподнявшись, Франциск запускает пальцы в локоны, стискивает, кажется, до боли.
– Но ты же мне веришь? – с надеждой спрашивает он. – Я не хотел, чтобы так вышло, я хотел…
- Знаю я, чего ты хотел, - беззлобно усмехается Брагинский. Любая их встреча, как куртуазно ни начавшаяся, заканчивается всегда одинаково – мятые, влажные от здорового пота простыни, оглушительный запах лилий, тихая предрассветная дорога домой по колено в росе. Он отдыхает душой и телом с Францией, во Франции – и никогда не спрашивает, что такое тот получает от их долгих ночей, что разыскивает, зовет его сам.
Франциск приваливается к спинке дивана, постукивая пальцами по обиженно сжатым губам. Он кажется таким поникшим и усталым, таким действительно расстроенным, что Иван со вздохом откладывает документы.
- Почему ты позволяешь ему собой помыкать? - спрашивает он без обвинительного тона. – Вы все позволяете. Я знаю, ты не хотел портить открытие – но оно сорвано. Я знаю, ты не хотел пускать мигрантов, но Париж превращается в гетто. Скоро ничего не останется ни от твоей красоты, ни от порядка Людвига, ни от кого из вас.
Франциск переводит на него поблекшие, будто патиной занесенные, глаза:
- Я знаю, милый. Я знаю лучше всех. Я вижу.
Накрыв глаза ладонью, страна Нострадамуса и Ленорман шепчет торопливо:
- Гниют лилии в пруду в Живерни, а мост осыпался в воду, ангелы на Пер-Лашез ослепли, скот пасется в парке Сен-Клу, взорвана Триумфальная арка, и обломками до смерти побивают женщин, витражи Нотр-Дама осыпались радужным дождем, и осквернены алтари, и охотятся на лебедей… Я вижу, милый.
Россия разжимает сведенные судорогой кулаки. Буркает:
- Тогда почему. Ты что, так боишься сказать Джонсу «нет», что лучше умрешь?
Франция, отняв ладонь от глаз, судорожным движением прикладывает ее к щеке.
- Ты так молод, - с нежностью выдыхает он, и Россия начинает закипать.
- Милостивый сударь, - цедит он, - я младше тебя всего на несколько веков, а шрамов будет и поболе. И слушать еще и от тебя про «молодое двадцатилетнее государство» не намерен.
Франция, заполошно взмахнув рукавами, как белыми крыльями, срывается с места – и как-то сразу оказывается совсем близко, накрыв его рот гладкой, холеной ладонью. Когда-то у него, фехтовальщика и солдата, были мозоли. Больше нет.
- Тише, - торопливо шепчет он, - тише, мой глупый медведь, это секрет. Как ты мог сам не понять? Если ты такой молодой сейчас, если ты все еще молод – Жеан, ты проживешь очень, очень долго, ты переживешь нас всех, мой тысячелетний мальчик.
Закрыв глаза, Франция прижимается лбом ко лбу России, и мир исчезает за ниспадающим пологом его волос; запах лилий силен как никогда, но впервые вместо томной, тягучей сладости Россия ощущает печаль.
- Я стар и мое время истекает, но когда я целую тебя здесь, - губы мимолетно касаются шеи Брагинского там, где размеренными ударами пульсирует Волга, - то чувствую на губах звезды, и мне уже не страшно умирать.
Франция порывисто прижимается щекой к его щеке, по-кошачьи трется, и Россия сглатывает накатившую горечь. Это походит на прощание. Они расстанутся еще не скоро, у них впереди долгие-долгие годы, но прощаются они сегодня, сейчас, и он прижимает к себе старого друга крепко-крепко, так, что больно обоим.
- Ты пахнешь солнечным ветром, мой прекрасный дурак, ты пахнешь будущим, - рассеянно бормочет Франция ему в висок, не морщась от объятий. – Ты пойдешь так далеко, как никто никогда не мечтал, но я знаю – как бы высоко ни взлетел, ты не забудешь глупого старика, который не умел быть тебе хорошим другом. Помни меня.
Франциск смотрит на него зачарованно и незряче, и в синих глазах его растут и рушатся империи, далеко, там, куда ему нет хода.
- Друг мой, вспоминай меня, когда ослепнут все ангелы и базилика Сакре-Кер осыплется мраморным прахом.