Помнится, приступала к дунхуа Магистра с некоторой опаской, потому как неотвратимая китайская цензура маячила дамокловым мечом; проще говоря, я уже знала, что в маньхуа есть НЕКОТОРАЯ цензура, в дунхуа больше, а в дораме будет совсем побольше.
Притом в маньхуа ее как бы нет, но она есть, как суслик. Нет в том плане, что рисуется маньхуа сугубо по новелле, в правильном порядке и со слэшем; есть в том плане, что некоторые сцены ПОЧЕМУ-ТО пропущены. Ну ладно, бывает, сокращается дорога или какие необязательные эпизоды; экономия фреймов и все такое. Но как можно было вырезать Вторую Драку и Второе Наказание, ума не приложу. Они же сюжетообразующие!
Более того, в дунхуа их не порезали, сняли в полном объеме, невзирая на цензуру (по-моему, даже добавили юста в сцене с холодным источником ).
ТАК ИЛИ ИНАЧЕ. Дунхуа торкает вот прямо с первых кадров, потому что в первых кадрах (кроме рекламы мороженого ), естественно, опенинг, а опенинг ПРЕКРАСЕН КАК ТЫСЯЧА РАССВЕТОВ.

Если присмотреться, то в середине есть моменты из пресловутой Второй Драки, включая зонтик.
OST. Песня, если чо, называется "Пьяный сон о прошлой жизни" - это важно, к этому мы еще вернемся.

Так вот, цензура немедленно дала о себе знать - Мо Сюань Юю оставили репутацию просто деревенского дурачка (соответственно вопрос, под каким предлогом его выставили из ордена, если не за "домогательства"), из усяньской клоунады вырезали прекрасное "Ну ладно, на свою репутацию вам плевать, но я-то еще НАДЕЮСЬ НАЙТИ ХОРОШЕГО МУЖЧИНУ!" И, наконец, слегка изменили прекрасную сцену с Цзян Чэном.


Бедный Цзян Чэн. Всю жизнь Вэй Ин развивает у него комплексы.

@темы: картинки, рекомендации, клипы, аниме, девичье, Mo Dao Zu Shi, меч по имени Похуй, с нами стыдно, но весело, трава чертополох, ебаться и дружить, show must go on

---

Ооо, ребята, агонь агонь ВАЩЕ АГОНЬ.
Фанкаст на семейство Блэков.



Это, кстати, не первый клип, где на молодого Сириуса кастанули молодого Бена Барнса. Он как раз подобающе хорош.

@темы: ГП, клипы, трава чертополох

---

Встретился АБСОЛЮТНО очешуительный клип про мой факультет Рэйвенкло.
Смотрите с субтитрами.



Про Слайзерин тоже ничего.



Вообще для себя я их всегда объединяю в одну диаду, как Гриффиндор и Хаффлпафф - в другую.
Есть очень тонкая грань, что отделяет рэйвенклийские поиски истины от слайзеринских сомнительных экспериментов. Знание ради знания и знание ради выгоды - но как далеко можно зайти в поисках истины?
Мария Кюри в итоге убила себя, а Отряд 731 убивал других. Пожалуй, разница только в этом. Только в методах.
А Гриффиндор и Хаффлпафф, теплые, приземленные, живые - у них куда больше общего между собой, чем с остальными.
Короче, у меня хэдканон, что Ровена Рэйвенкло больше всех потеряла от исчезновения Салазара.

@темы: ГП, соображалки, клипы, девичье, трава чертополох

---

Ребятааа, какой агонь этот клип по гриндельдору.



Вот этот тоже ничо такой - обыгрывал тему кровного братства до того, как это стало каноном.

@темы: ГП, клипы, трава чертополох, ебаться и дружить

---

Завтра иду на Тварей.
Ну, не буду вводить людей в заблуждение, чего больше всего жду. То, о чем так долго говорили большевики.

Гриндельдор и вот это все.

Отдельно доставляют два факта. Во-первых, РЕБЯТА, ОНИ ВСЕ-ТАКИ СНЯЛИ ДЖЕЙМИ БАУЭРА В РОЛИ МОЛОДОГО ГЕЛЛЕРТА!
Если кто не помнит - почти все кадры с Геллертом, снятые для Даров смерти, в фильм не попали. Осталась фотка в биографии Дамблдора и секунда в воспоминаниях Григоровича, когда тот спер у него Старшую палочку.
Восстановлена историческая справедливость!

Во-вторых, тут такое дело.
Джейми Бауэр играл Джейса Эрондейла в муви-экранизации Кассандры Клэр.


А это Доминик Шервуд, он играл Джейса Эрондейла в сериальной экранизации Кассандры Клэр.


Как легко можно увидеть, у Доминика врожденная гетерохромия.
Что ж, в Преступлениях Гриндевальда Джейми ее сделали тоже.

@темы: ГП, мир вокруг нас, девичье, трава чертополох, ебаться и дружить, show must go on

---

После адовой, совершенно адовой недели -_- наконец могу сесть и поделиться, что я имею сказать после перевода 75 главы Магистра.
А имею я сказать то же, что последние пять глав.
Когда. Закончится. Этот. Гребаный. Флэшбэк.
Поймите правильно, флэшбэки в Магистре всегда обусловлены а) структурно (по причине дырявой памяти Вэй Ина. вспомнил - поделился), б) композиционно (кроме оффтопных воспоминаний Не Мин Цзюэ и А-Цин, все они последовательны).
Но надо же меру знать. Уходить во флэшбэк в такой момент (чем-то напомнило convenient Odinsleep ) и ТАК надолго (серьезно, можно было разбить на два) - бесчеловечно.
Я ЖЕ ПЕРЕЖИВАЮ.
Я ЖЕ В ДУШЕ НЕ ЕБУ, КАК ЛЮДИ ВЫКРУЧИВАТЬСЯ СОБИРАЮТСЯ.
К тому же флэшбэк так щедро усыпан стеклом, что у меня две недели сердце болело, я не шучу. Чувствую себя кем-то из асов, что приперлись с Одином к вельве узнать, что хорошего грядущее готовит. И вот уже Рагнарок описан досконально, и вы пытаетесь съебать, чтобы не услышать еще каких подробностей, а она вошла во вкус и орет вслед, приговаривая после каждой фразы "довольно ли вам? довольно ли вам?".
ДОВОЛЬНО, знаете ли. 640 килобайт хватит каждому.
Нет, главы информативные - нисколько не удивлена, что убивать Вэй Ина пойдут не за реальные косяки, а за

ладно, спойлеры

то, что помешал добрым людям делить власть, вмешался в послевоенное мироустройство.
За "а что вы мне сделаете?", за то, что забрал Вэней из концлагеря, за Стигийскую печать.
За подражателей - по темному пути может пройти буквально любой, не нужно годами трудиться над золотым ядром, а зачем кланам лишняя конкуренция? Уже поэтому нужно было сделать из него поучительный пример - посмотрите, что бывает, и что будет с каждым.
Но какие же мрази. Еще мертвецы не все похоронены, а уже восходит новое "Солнце", уже тавро с пионами, и остатки вражеского клана - в концлагеря, доморить. Женщин, стариков, детей - вспоминается, как куражились французы над женщинами, что вынуждены были лечь под фрицев. Как канадцы заперли детей от немцев в психушке и проводили опыты.
А те, кто успел переметнуться, строят из себя Дартаньянов, и распускают грязные сплетни о только что союзнике. Голимое начало Холодной войны, Фултонская речь, "Операция Немыслимое" на бумаге, и Старейшина Илинь - Советский Союз.
Разница в том, что "Операцию Немыслимое" против него таки провели. Посмели.
И дай бог, хотя бы это будет в следующих, а не в текущем флэшбэке. -_- Так-то еще сорок глав впереди.

@темы: грех: гнев, школа злословия, Mo Dao Zu Shi, меч по имени Похуй, трава чертополох

---

Читаю про гигантского варана, обитавшего в Австралии (Маранта тащится с палеонтологии).
"Обитала мегалания на юге австралийского континента от 1,5 миллиона до 40 тысяч лет назад. Ее вымирание, как и многих других гигантов плейстоцена, удивительным образом совпадает с появлением первых людей".
ДА ВЫ ЧТО
ИНТЕРЕСНО, ПОЧЕМУ БЫ ЭТО
Нет, серьезно, я восхищаюсь нашим видом. We are fucking survivors. Мы, слабенькие медлительные тонкокожие существа с тупыми зубами, сожрали гигантских варанов (от 7 до 9 м в длину, ядовитые зубы и прочие вараньи ужимки).
"Палеонтологи оценивают скорость мегалании в 2.6–3 метра в секунду. Это соответствует скорости современного австралийского крокодила, но нужно отметить, что мегалания, как и все вараны, выносливее крокодилов, а значит, могла поддерживать такую скорость на большем расстоянии".
Но что-то я не вижу за окном мегаланий.
Всех гигантов плейстоцена человеки воспринимали как дичь. Крупную дичь. Чем крупнее, тем лучше. Больше мишень, больше еды, профит.
Доминирующая раса, чо. МЫ ЖРЕМ КАПСАИЦИН (С)

@темы: грех: гордыня, мир вокруг нас, трава чертополох

---

Рагнарек, который мы заслужили

ОРУ

28.10.2018 в 20:03

Пишет  N.K.V.D.:

Мем о Рагнарёке

И придет однажды очень холодная зима.
А после нее вместо весны наступит опять холодная зима.
И еще одна.
И от такого холода даже сама земля содрогнется.
И от дрожи земли все на свете оковы разорвутся.

Да, все.
Даже те, что сделаны на основе бороды женщины и, в теории, вообще не должны содрогаться за такую цену.

Читать дальше

И спадет цепь с волка Фенрира, которой решит хорошо отпраздновать это событие.

И пойдет Фенрир пожирать все сущее в гневе и будет пылкать огнем и все сожжет начисто.
И от таких катаклизмов моря выйдут из берегов.
Потому что моря только и ждут удобного повода, чтобы выйти из берегов.

И Ёрмунганд, мировой змей, наконец решит, что пришла пора хоть чем-то заняться.
Лежал тысячи лет, ничего не делая, а вот и нашел в себе силы проявить какую-нибудь активность.
Значит и у тебя есть шанс.

Но мы не об этом.
И будет Ёрмунганд яростно плеваться ядом, да так, что погибнут все животные морские и все птицы морские.
Ну и, чисто по логике, пассажиры морских судов тоже погибнут.
Кроме подводников.
Рагнарёк никак не повлияет на подводников.
И после Рагнарёка именно подводники восстановят человечество.
Нет, так прямо не написано в Эдде, это логичное допущение.
Именно поэтому в 2010 году в США разрешили женщинам служить на подводных лодках.

Но мы не об этом.
Огненные демоны Муспельхейма решат, что грешно пропускать такое веселье.
И расколют они небо надвое, чтобы протиснуться.
И будут тоже всякие бесчинства творить.

И если вам этого мало, то вспомните, что оковы, которые сдерживали Локи, тоже развалились.

И встанет Локи у штурвала громадного корабля Нагльфар.
Который, чтобы соответствовать общему характеру происходящего, будет состоять из ногтей мертвецов.

И позовет Локи с собой инеистых великанов, чтобы тоже повеселились.
И мертвецов позовет.
И все эти страшные ребята придут на громадную равнину.
И вот только тогда боги Асгарда поймут, что что-то не так.

И то потому, что страж Хеймдалль затрубит в свой рог, и боги выйдут посмотреть, чего Хеймдалль так раструбился.

И оденутся они покрасивше и поедут на равнину морды бить.
И выступит бог Фрейр против вожака огненных великанов Сурта.
И убьет его Сурт.
Потому что у Фрейра нет меча и как-то немного глупо идти против вожака огненных великанов без меча, сам виноват.

А в левом углу равнины тем временем сойдутся Тор и Ёрмунганд.
Потому что у них критическая несовместимость взглядов на жизнь.
Ёрмунганд очень ненавидит Тора за то, что тот пытался поднять его за пузико.
А Тор ненавидит Ёрмунганда за то, что тот забрал его любимую бычью голову.

И метнет Тор свой молот прямо в голову змея и нанесет тому критический урон.
И умрет змей, забрызгав все вокруг своим ядом.
И попадет и на Тора немножко.
И умрет Тор в страшных муках.

А недалеко будут сражаться Один и Фенрир.
И метнет Один свое могучее копье в волка.
И волк просто съест это копье.
И потом и Одина съест.

И увидит это сын Одина, Видар.
Который вообще никак не участвовал во всей скандинавской мифологии до этого момента.
И решит он: “Это мой шанс”.

И будет у того Видара волшебный башмак.
Волшебным в нем будет то, что создан он будет из обрезков кожи.
Такое себе волшебство.

Но Видар этим башмаком наступит на нижнюю челюсть Фенрира.
А руками возьмется за верхние его зубищи.
И порвет Фенрира на две неравные части.

И потом всем станет не до поединков.
И все станут просто сражаться против всех.
И останутся в конце концов Хеймдалль со стороны богов.
И Локи со стороны...ммм… странных ребят.

И будут они биться.
В слоумо.
Потому что, рано или поздно, Голливуд это экранизирует, и там будет слоумо, давайте сразу уже привыкать.

И убьют Хеймдалль и Локи друг друга.
И взглянет огненный великан Сурт, что не с кем стало биться.
И расстроено использует спецспособность своего огненного клинка.
И спалит весь мир к чертям.

***

Но не все умрут.
Выживут сыновья Одина, Видар и Вали.
Ибо сила волшебного башмака из кожи слишком велика.
И вообще, собирайте обрезки кожи, чтобы, когда придет время Рагнарёка, Видар собрал бы их все и сделал себе этот супербашмак!

А еще выживут сыновья Тора, Моди и Магни.
И угадайте кто вернется из мира мертвых?

И Хёда слепого тоже с собой прихватит.
И станут они жить долго и счастливо.
И снова появятся люди в мире.

МОРАЛЬ:
Надо идти в подводники.

(c.)перто

@темы: мифы и легенды южного Бутово, трава чертополох

---

Я тут, грешным делом, это. Ухнула в Магистра, как мамонтенок Люба - в трясину.
И что я имею сказать.
Это сука САМАЯ ПРЕКРАСНАЯ вещь, которую я читала в жизни, а читала я мягко говоря дохуя - по самым скромным прикидкам, минимум 10 000 книг и равных по объему текстов, включая документальную и научную литературу, публицистику и фички. По самым бедненьким подсчетам 10 000, на деле ближе к 30 000, потому что многие годы я в день прочитывала не меньше 600 страниц.
Так вот. "Магистр" - это самая. Крутая. Вещь. Из всех этих десятков тыщ. Там есть ВСЕ. И эпический размах (время перемен, войны, все дела), и детективный сюжет, и мистика, и охуительный ОТП, и куча потрясающих персонажей, и стеклища столько, что достаточно даже мне. -_- Как говорится, 640 Кб достаточно для каждого. Так вот тут их не 640. НЕ 640, БЛЯТЬ.
Больше того скажу. Это первый в моей жизни случай, когда я категорически против спойлеров, ЧТОВАЩЕ.
Новелла сейчас в анлейте переведена до 74 главы, выходит по главе в неделю, а это значит, что финала мне ждать практически год. Но я всеми силами избегаю спойлеров, потому что хочу прочитать по порядку. Походу, это любовь.
Причем я вполне осознаю, что за этот год гребаное стеклище пропорет мне брюхо и будет сыпаться под ноги, как золото - Берте Златоножке. I regret nothing.

Если по существу, то к новелле можно припасть здесь. А можно начинать не с нее, а, как ваша покорная, с маньхуа. Для затравки. И уже потом переходить на тяжелые наркотики.
Маньхуа прекрасна как рассвет и идет (в отличие от дунхуа, сиречь аниме) строго по сюжету. Разве что выбросили несколько эпизодов ЗАЧЕМ-ТО. Чудесная рисовка, цветная и возникает ощущение, что слышишь даже звуки. Ее пока только с полсотни глав.
Первый сезон дунхуа (15 серий) только что выпустили, второй будет летом 2019.
Ждем дораму (КАК СОЛОВЕЙ ЛЕТА). Летом 2020.
В общем, я, как бабки с Санта-Барбарой в девяностых, сейчас вся такая ЛИШЬ БЫ НЕ ПОМЕРЕТЬ РАНЬШЕ ВРЕМЕНИ.

@темы: рекомендации, Mo Dao Zu Shi, меч по имени Похуй, с нами стыдно, но весело, трава чертополох, ебаться и дружить, show must go on

---

Название: Идущий на войну
Автор: Maranta
Пейринг: Россия/Франция
Рейтинг: PG-13
Саммари: тот, кто хочет мира, готовится к войне.
Примечания:
1. Гипотетический саммит во Франции – авторский произвол.
2. Ванильно.
3. Можно считать сиквелом к «За миллион лет до конца света».

Заковался в доспехи,
Укрылся в броне,
Но броня – не вовне,
А во мне.
О. Ладыженский

Мальчик-блондин, идущий на войну!
Вернись опять таким же красивым;
С запахом моря на губах,
С солью на ресницах;
Мальчик-блондин, идущий на войну!
Орхан Вели Канык

На саммит «двадцатки» Россия приходит в пепельном костюме-двойке французского кроя, с галстуком того оттенка лазури, что шел бы к глазам, будь они у него как ясное небо. К лиловой, грозовой хмари идет тоже, но Франция не может не вспоминать – Англия говорил, когда-то у России были голубые глаза. Англия – лжец и отец лжи, но он был первым, кто узнал Россию, кто начал торговать с ним, и соперничать, и ненавидеть, и…
Задушенный общий вздох обрывает мысль Франциска на полуслове, и он непонимающе оглядывается на соседей. Англия, мрачный как никогда, сверлит взглядом невозмутимо занимающего свое место Ивана, Германия массирует переносицу, непривычно молчаливый Америка тяжело смотрит исподлобья. Перешептываются южане, вчерашние еще колонии, будто тревога бывших метрополий передалась им, как сообщающимся сосудам.
Франция, не видя причин для ажиотажа, торопливо поднимается и на правах хозяина приветствует собравшихся, но, мурлыча заготовленный текст, продолжает скользить взглядом по напряженным лицам коллег и невозмутимому – России, и никак не может понять, отчего у него самого вдоль позвоночника пробегают иголочки озноба.
Карден сидит на широких плечах Брагинского как влитой. Ослабленный узел галстука и расстегнутая пуговичка приоткрывают беззащитное горло – он теперь не носит шарфа, не кутается, сгорбив плечи; Россия подчеркнуто, вызывающе открыт миру. Подперев щеку ладонью, Брагинский смотрит в лицо докладчику привычно внимательно – от такого взгляда даже вечно собранный Германия (впрочем, особенно – он) спотыкается на полуслове, до белизны стискивая листки доклада. Губы Ивана, бледные губы Моны Лизы, застыли в доброжелательной улыбке, и нужно неплохо знать его, чтобы подметить, как уголки рта порой подрагивают в такт одному ему забавным мыслям. Бледная кожа его отсвечивает под галогеновыми лампами нежным серебром, как лица моделей на показе Диора, как иней на взлетной полосе, как ртуть. Челка, мягкая и всегда спутанная, как шелковые кисти портьер, спадает на глаза, и хочется подойти и поправить, и застегнуть воротник на пуговицу, и спросить – Жеан, ты сошел с ума? Мы сошли с ума? Жеан, почему мне так страшно?
Он бы понял, приди Россия в шинели – тот не снимал ее десятилетиями когда-то, простую солдатскую шинель со звездой Героя. Он бы понял, приди Россия в берцах и тактическом костюме, в камуфляже без опознавательных знаков, в офицерской форме. В былые времена иные нации приходили на совет в полном доспехе, не доверяя соседям ни на миг; ох и звону было на тех советах…
Он бы понял, надень Россия бронежилет под пиджак – но ничего не топорщится под идеальными очертаниями Кардена, и, передавая слово Китаю, Франция все еще не понимает, отчего больше не чувствует себя в безопасности в собственном доме.
Разгадка приходит, как это часто бывает, после глотка доброго мерло во время обеденного перерыва – Англия, сидящий через столик, презрительно провожает взглядом бокал, но не ему читать мораль о трезвом образе жизни.
Иван подсаживается без приглашения, появившись у столика как-то вдруг, но вздрагивает Франциск не поэтому, а оттого, что вблизи отчетливо видно: серебро на бледных скулах России – не жемчужная пудра, не северное сияние, не изморозь. Мелкая серебристая чешуя укрывает кожу Брагинского живой кольчугой, как у акулы – и нет ни сантиметра его, что беззащитно.
- Это непристойно, Жеан, - выдыхает Франциск, стискивая ножку бокала.
Россия демонстративно проверяет ширинку, прежде чем поддернуть брюки, усаживаясь напротив.
- «Тополь» вроде не торчит, - усмехается он, подвигая к себе нетронутый кофе. Франциск страдальчески морщится. Брагинский никогда не был самой тактичной нацией, и соблюдает ровно те приличия, что хочет.
- Ты прекрасно понимаешь, о чем я, - бормочет он, допивая вино. – Мы собрались здесь для обсуждения проблем мирного урегулирования. Столь явный, бросающийся в глаза милитаризм…
- Ми-ли-та-ризм? – Россия вздергивает светлую бровь. – Это не русское слово. В моем доме это называется «готов к труду и обороне».
Франция тяжело вздыхает, вдавливая пальцы в переносицу. Он слишком стар для этого. Он слишком давно не носит металл.
- Но прилюдно, - делает еще одну попытку он, - выставлять на обозрение свои… вооружения неприлично.
- Неприлично, когда с тебя ржавчина сыплется, - отвечает Россия, с усмешкой кивая в сторону напряженной спины Англии. Тот, все еще притворяясь, что не подслушивает, рефлекторно отряхивает лацкан. Сидящий напротив него Америка, не скрываясь, смотрит немигающе и жутко. Под локтем его расплывается след от машинного масла, откуда-то из-за ребер доносится слегка приглушенный гул истребителей, но к этому уже все привыкли.
- Кроме того, - продолжает Россия, невозмутимо отщипывая кусок круассана, - не ты ли рассказывал мне, как вы с мужиками друг друга столетиями без брони не видели?
- Это было давно, - с достоинством парирует Франциск, - тысячу лет назад. Теперь мы цивилизованны.
- Вы? Цивилизованны?! – Россия на секунду изумленно округляет рот, прежде чем искренне, оглушительно расхохотаться. От избытка чувств он похлопывает ладонью по столешнице, и звон поднимается, как от латной перчатки, хотя на вид руки его все еще неприкрыты, телесны.
С пронзительным скрипом проезжается по полу стул, и тяжелые, гулкие шаги знаменуют уход Америки. Мальчишка совсем не умеет держать себя в руках. Россия улыбается, ласково глядя сквозь ресницы, прежде чем стащить с тарелки Франции клубничину.
Франциск устало вздыхает, комкая салфетку. Видит Бог, сегодня он сделал для мирного урегулирования все, что мог.

После перерыва атмосфера ожидаемо не становится спокойнее, зал заседаний гудит, как растревоженный улей.
По возвращении Россия усаживается в свое кресло, как примерный школьник, аккуратно сложив руки перед собой и задумчиво рассматривая лепнину на высоком потолке. Франция не обманывается его безмятежностью – старый друг всегда любил поворошить осиное гнездо цивилизованного мира, и теперь наверняка наслаждается шумихой, ловя острым слухом перешептывания стран.
Никто не смеет подойти к нему, никто не рискует обозначить сторону или произвести впечатление, будто обозначил – для этого еще рано; ставки еще не сделаны. Только невозмутимый Китай по пути к своему месту, походя скользнув рукой по широкому плечу, шепчет что-то одними губами, на что Россия невесомо кивает и вновь застывает мраморной статуей. Что-то болезненно, тревожно ёкает в груди Франциска, и у него уходит несколько секунд, чтобы узнать малознакомое чувство – зависть. Зависть к тому, что он давно уже позволить себе не может. Индия поднимает на него насмешливый взгляд, склонив набок голову, Канада смотрит с пониманием и сожалением, и он берет себя в руки, возвращаясь к повестке дня.
Место Америки остается пустым до конца заседания. Раньше бы Франция оправдал как-то эту неучтивость перед остальными гостями, но в этот раз оставляет это Англии: невоспитанность мальчишки – его ответственность. Англия, впрочем, как обычно забивает на родительский долг, так что демонстративное отсутствие (чтоб не сказать, побег) Соединенных Штатов до последних минут служит поводом для шепотков и пересудов.
Россия улыбается улыбкой Моны Лизы, чертя пальцами по столешнице – то ли крестики-нолики, то ли схемы сражений.

Когда расходятся гости (Англия напоследок загоняет его в угол в гардеробной, чтобы прошипеть предупреждения и угрозы вперемешку, сам наверняка не зная, за кого боится), Франция чувствует облегчение. В доме растекается та особенная тишина, какой не бывает, даже когда он в одиночестве – тишина, что бывает лишь на безлюдных просторах, которые Иван называет домом. Франция окунается в нее, как в прохладу после жаркого дня, и не может наслушаться, не может надышаться. Он за последнее время невыносимо устал.
Брагинского он находит на балконе, с тонкой сигариллой в пальцах. Сладкий ванильный дым вьется вокруг него, как облака вокруг горной вершины. Когда Франция целует его, осторожно касаясь кончиками пальцев посеребренной скулы, тот покорно наклоняется к нему, размыкая прохладные губы. Франция смакует невинность поцелуя пару секунд, прежде чем скользнуть меж них языком – и отшатывается, ошарашенный внезапной болью.
Россия смущенно улыбается окровавленным ртом.
- Кажется, лучше без языка, - виновато говорит он, быстро, по-змеиному показав кончик и снова спрятав.
Франция разочарованно стонет, ругая себя за глупость. Если один из них становится остер на язык, если слово становится оружием – чего еще ожидать?
С Союзом было иначе, Союз гремел на весь мир, в горле его пели трубы, звенели валторны, и нельзя было заткнуть уши так, чтобы не слышать его голос, его грозную, радостную симфонию. «Поющее оружие», - отзывался Англия желчно и восхищенно, не желая одобрять, не в силах не оценить.
Теперь Россия говорит тихо и немногословно, и голос его не звенит металлом, но каждое слово его – лезвие под ребро, и Франция должен был ожидать, Франция сам виноват, и он прижимается ближе, видя, как расправляется тревожная морщинка между бровей его друга.
- Я уверен, Жеан, - говорит он, - что мы найдем выход из этой прискорбной ситуации.
Россия отзывается неожиданно серьезно:
- Обязательно, - и это, кажется, больше чем о сегодняшнем вечере, больше, чем Франция просил или надеялся, и уже с легким сердцем он тянет Ивана за собой, и запах лилий, сливаясь с запахом снега, шлейфом тянется за ними в неподвижном вечернем воздухе.

Он просыпается перед рассветом, беззвучно шевеля губами, и долго смотрит в потолок, вдыхая и выдыхая. Постель рядом холодна, но не оттого, что любовник оставил его посреди ночи – Франция знает это, даже не поворачивая головы. Россия дремлет, растянувшись на спине, глаза его двигаются под тяжелыми веками – вот уже почти век перед рассветом его сон беспокоен.
Будь прокляты те, кто нападает в такое время.
Франция придвигается ближе, не прикасаясь. Однажды ему не достало ума, однажды он попытался пробудить старого друга от тревожной предрассветной дремы, и Россия, не просыпаясь, пружинным рывком поднялся на постели. Он помнит, как в руке Ивана сгустилась из воздуха любимая стальная труба – и тут же испарилась, уступая место более подходящему оружию. Карточным веером, сменяя друг друга – шпага и штык, винтовка и гранатомет, автомат Калашникова, россыпь кнопок и ключ; весь арсенал, когда-либо ему доступный. Франция помнит, как цеплялся за простыню в смертном испуге, не в силах материализовать даже кинжал, пока Брагинский не заморгал, приходя в себя, и алая кнопка не исчезла из его ладони.
Беспомощность горчила на языке.
Теперь же все, что он чувствует – усталая сладость. За ночь раны его затянулись, но послевкусие осталось на языке. Кровь Франции – кровь его лозы, кровь Франции – его вино. Вчера Иван собирал ее капли сомкнутыми губами, как олени – соль из ладони лесника.
Он умеет быть так нежен, стальной мальчик.
Он умеет быть так жесток.
В день, когда он брал Париж, Франциск встретил его на окраине, и в руке его была шпага, и в руке Ивана была шпага, и они были равны тогда, в тот момент, последний момент своих жизней.
- Париж – прекрасный город, - сказал Россия голосом холодным и равнодушным, и Франции хотелось кричать. – Будет жаль, если он сгорит, как Москва.
Он говорил «если», а Франция слышал «когда», и он сделал шаг навстречу, и опустился на колено, и протянул шпагу на вытянутых руках.
И вздрогнул от боли, острой и непоправимой, когда Россия коротко, без замаха, сломал ее каблуком.
С того дня руки его пусты, и единственный сон, что он видит весной – равнодушное лицо Ивана, и обломки шпаги под ногами, и слова, с тех пор растерявшие полынную горечь – «капитулирую, капитулирую».
Слова ценой в Париж.
Его единственное оружие.
Было время, он злился на Россию – вяло и бессильно, не в состоянии высечь даже искру гнева, и плечи ныли фантомной болью без веса доспехов; это время прошло. Первая великая война отбила у него охоту когда-либо участвовать в новых, так же верно, как отбивают нюх у охотничьего пса – проклятым хлором.
Да, нежелание воевать еще никогда не отгоняло войну от порога, si vis pacem, para bellum, готовься к войне, готовься; но отныне и во веки веков вместо мудрости дедушки-Рима, вместо громыхающей груды металла, бесполезной, когда сам ты не железный, оружием и оберегом, заклятьем на губах Франции застыло – «капитулирую, капитулирую».
Когда он говорил их Германии, сощурившемуся через забрала рогатого шлема – у брата отобранного, не иначе – слова ценой в Париж были пресными, как пепел, лишь чужое презрение отдавало кислятиной, как гниющие яблоки, и он думал – лучше б России.
Почему не России.
Где ты, Жеан?
Капитулирую.
Капитулирую.
Он думал – когда Россия придет с Востока, гремящий и гневный, срывая цепи и прижигая раны, обнажая позор, чтобы за него простить, жестокий и милосердный, лучший из победителей, что у него были – Франция опустится на колени, как для нового крещения, и все будет смыто. Но Россия шел к врагу, а не к другу, спешил сжать руки на горле Германии, и Франциск дождался – вместо красного своего апостола – только щенка Англии с горящими от охоты на людей глазами.
Россия так и не пришел.
Не пришел до сих пор.
Франция ждет его со страхом и трепетом, со стыдом, так и не смытым.
Однажды на его пороге зазвенят шаги, и он выйдет и скажет – я стар и слаб, честь моя – обломки под твоими ногами, он скажет – убей меня или прости, – и Россия улыбнется, не сжигая Париж, а может быть, сжигая, его древнюю столицу, его сердце, полное застарелых пороков, его заляпанный белый флаг, выброшенный в последний раз.
Франция ждет, не приближая этой войны.
Есть кому приближать и без него.
Далеко-далеко, на крае земли, начинает заниматься заря, и Россия забывается иным сном, безмятежным. Руки его не сжаты в кулаки, огромное тело дышит покоем, дыхание его размеренно как дыхание океана, но когда Франциск прижимается щекой к его груди, то не слышит покоя. Там, внутри, гудят фабрики и заводы, не останавливаясь ни на миг, рокочут двигатели, в унисон бьются миллионы сердец, перекраивая Россию-целое в нечто новое.
За ночь серебро покрыло его почти полностью – лишь в подреберье еще осталась белая человеческая кожа, как полынья, которую вот-вот скует ледком. Это, пожалуй, была их последняя за долгое время ночь: России теперь не до любви. Франциск, приподнявшись на локте, благоговейно касается губами солнечного сплетения, надолго прощаясь с этой мягкостью, этой уязвимостью, и с успокоенным вздохом опускается на прежнее место.
Франция не готовится к войне.
Он не хочет в ней побеждать.
В груди России гудят ракеты, готовые к старту, может – во врага, может – к звездам.

@темы: мир вокруг нас, фанфики, Хеталия, ебаться и дружить

---

А для меня сегодня важная дата. Десять лет назад время снова пошло.
Когда сегодня, здесь и сейчас, слышишь про "конец истории", становится смешно - пока по Земле ходят люди, история продолжается. Это не игра, где может быть Game Over, не киношка, в конце которой герои уезжают в закат. Итог исторического этапа нельзя зафиксировать навечно: все проходит.
Все проходит.
Но в детстве, в чудовищное время, которое самые изощренные мрази называют "святым", концепция Фукуямы казалась вполне ощутимой, хоть я про нее и не знала. Это ощущение расползающегося под ногами мира - как размокшая почва, как гнилая ткань, как гнилое мясо - это ощущение, думаю, знакомо не только мне. Конец истории в одной отдельно взятой стране - когда старая жизнь кончилась, а новая не началась. И, казалось, не начнется.
Очень страшно расти в мертвой стране.
Мы выросли.
Даже когда окружающую действительность понемножечку стали приводить в порядок - в наших краях, например, это началось в 2003-2004 годах - никакого представления о будущем у меня не было. Ни хорошего, ни плохого, просто не было. Потому что когда сад убирают от гнилых листьев и бурьяна, это еще не гарантирует, что он расцветет. "Конец истории" все еще казался безусловным фактом - что может случиться? Что случается с мертвыми? Что меняется для мертвых?
Если что-то и можно назвать безусловным успехом нашего вероятного противника - это "конец истории". Мы действительно в него верили. Верный способ проиграть - верить, что ты уже проиграл. Мы верили в него даже тогда, когда грузинские танки уже шли к Цхинвалу.
На следующий день перестали.
Шестеренки истории со скрипом повернулись - и время пошло. Будущее обозначилось, сначала мазками, потом четче и понятнее. Будущее появилось.
А у меня впервые - в двадцать два года - появился интерес к жизни.
С годовщиной, страна.

@темы: к слову, соображалки, мир вокруг нас, девичье, общая теория всего, show must go on, запах нафталина

---

С Днём Победы, друзья! С днем Жизни!

@темы: девичье

---

Можно поздравлять.

2018 год выдался нелегким, мы с матушкой упахались, так что отмечать свой день рождения будем среди себя. Даже готовить не буду: закажу суши, куплю тортик.

@темы: девичье

---

Деанона псто.
Поскольку в родной команде я годами фигурировала как переводчик, трудно сказать, кто больше удивился, когда я вспомнила, что еще и пишу, и вместо спланированного списка переводов выдала то, что выдала.
Внезапно дописала фик, начатый в сентябре 2011 (!), сразу же после просмотра Тор-1 - вот это гештальт! Ну и кроссовер со Сказкой, который напрашивался.
Команда была, как всегда, прекрасна. Люблю ее.

Maranta

Неуловимый переводчик, в перерыве меж Битвами отведавший мёд поэзии и вернувшийся в команду скальдом. Обладатель искромётного чувства юмора; при выходе корабля из Хельхейма присвоил ставшую ненужной чашу с ядом ангстом. Умеет заставить смеяться до упаду и плакать навзрыд.

РАЙТЕР Пост набора Тексты G-PG13 Чистое золото Каких тебе птиц и зверей повидать БЕТА Тексты G-PG13 Темно в холодном декабре

@темы: ссылки, фанфики, девичье, ЗФБ-2018

---

Тем временем началась ЗФБ.

@темы: ссылки, школа злословия, мифы и легенды южного Бутово, он взял коня за рога, трава чертополох

---

Название: Россия, которая будет
Автор: Maranta
Персонажи: Америка, 2р!Россия (Александр), Россия
Пейринг: Америка/Россия (односторонний), Америка/2р!Россия (односторонний)
Рейтинг: PG-13
Примечания:
1) таймлайн – начало 2016 года
2) бастардизация квантовой физики. Но, учитывая, что в ней и специалисты до конца не разбираются, чего ждать от гуманитария?
3) 2р!Хеталия – полуканонная версия, существующая только на скетчах Химаруйи. 2р = 2 player, другая версия персонажа. Как все помнят, в Супер Марио игроку со вторым джойстиком достается брат Марио - Луиджи. Он и есть 2р.

Подробнее.

2р-персонажи сильно отличаются от канонных, и в целом Химаруйя нарисовал их более дарковыми, но это не дарк!верс. В общем, Химаруйя просто хотел расписать ручку, а из этого получился целый фанон.
В англо- и руфандоме, естественно, фаноны разные. У нас альтернативного Россию как-то единогласно окрестили Александром, в англоверсии он и Максим, и Виктор, и хрен знает кто.
В целом 2р!персонажи - противоположности оригиналов. Толковать это можно как угодно, поэтому происхождение и характер 2р! у авторов разные. Фанон же. Чаще всего 2р! живут в параллельном мире, кривом зеркале к нашему. Но Маранта выпендрилась, у Маранты свой взгляд.
Заценить дизайн 2р! у Химаруйи можно здесь, правда, раскрашена только фем!версия. Мужики выглядят так (но это фанарт).
Александра, кстати, прекрасно рисовала наша Das-Diz.

Улицы Алеппо – если это еще можно назвать улицами – пустынны. Полуразрушенные здания недружелюбно пялятся провалами оконных проемов – так, что сразу становится ясно, ему здесь не рады. Альфред коротко задумывается, так ли в этом городе себя чувствует Брагинский – его-то сюда вроде как, мать его, пригласили.
Он осторожно делает пару шагов, едва не оступаясь на груде бетонных обломков, прислушиваясь к далекой пока что стрельбе. Вот-вот этот район будет сдан, и своих он вывезти успел, но бумаги…
- Где этот чертов подвал? – бормочет Альфред себе под нос, пинком отшвыривая кусок бетона, и запоздало напрягается – рванет, не рванет?
Удача, как обычно, оказывается на его стороне, и последствий выходка не имеет. Вытерев пот со лба, – только пыль размазал, понимает с брезгливостью, - Америка осторожными шажочками двигается дальше по улице, вглядываясь в дырявые, как сыр, здания. Вроде бы там был флажок. Или плакат? Или занавеска? И почему эти факеры, удирая, не сожгли чертовы карты?
- Некомпетентность, - буркает под нос Америка, грустным взглядом провожая смятую жестянку из-под колы. Вот бы наподдать. Увы, забывшие уничтожить документы подопечные не забыли заминировать улицы, и второй «гол» мог оказаться последним. Америке никогда в жизни не приходилось регенерировать из кровавого месива, и он не горел желанием пробовать.
- Все, все приходится делать самому, - вздыхает он, перепрыгивая через обломок стены.
- Как будто я мало им плачу, - жалуется перекрученному дорожному знаку.
- Наверняка у России таких проблем не возникает, - ворчит он, по дуге обходя мятый остов автомобиля. – Везучий ублю…
В этот момент его сбивает поездом, или стадом бизонов, или монстр-траком – судя по субъективным ощущениям, - и швыряет о стену, выбивая из легких воздух.
Оглушенный, Альфред отбивается слепо и бестолково, но к тому времени, как снова может дышать, его скрещенные запястья удерживает за спиной чья-то стальная хватка, другой рукой его придерживают за горло, впиваясь твердыми пальцами, а в макушку дышит кто-то здоровенный.
И обе кобуры пусты.
- Угадай, кто?
Вопрос риторический, на самом деле: кто на всем свете может швырнуть его об стену, как соломенное пугало? Кто способен? Кто посмеет, поправляет себя с досадой Альфред и выдыхает:
- Россия.
- Почти, - довольно смеется знакомый голос, но вовсе не этот странный ответ заставляет Альфреда усомниться в своей правоте и народной мудрости (если что-то ходит как утка, крякает как утка). Не ответ, даже не хриплый голос, лишенный привычной бархатной мягкости. Просто сквозь шок и боль в выкрученных запястьях наконец проступает осознание – рука на его горле очень горячая.
- Ты не Иван, - выдыхает он вслух непонимающе, возмущенно – кто смеет притворяться?
- Иван, - тянут над ухом. – Милосердие господне. Нет, я не Иван. Он у нас добренький. Он не стал бы сейчас думать о том, как выдрать тебе кадык, правда, Америка?
По телу Альфреда волной проходит дрожь. Он не боится, нет, конечно, нет, но голос Не-России убийственно серьезен. И честен – убийственно.
- Он не умеет такого хотеть, - выдыхают ему в ухо. – А я хочу. Очень.
Альфред чувствует, как чужак за спиной дышит ртом, пробуя на язык запах его пота, адреналина - как волки, как пумы, как все хищные звери. – Я говорил ему, - глухо продолжает наконец тот, - предупреждал, что таких как ты нужно давить в колыбели, пока клыки не отросли. Но Иван редко меня слушает. И кто был прав? А? – он встряхивает Альфреда, словно нашкодившего щенка, и тот наконец начинает злиться.
- Кто ты такой.
- Александр, - медленно, по слогам прокатывает чужак на языке свое имя, как леденец. – Знаешь, что это значит? Защитник.
- Чей? – Альфред переступает с ноги на ногу, проверяя баланс. Если удастся застать злодея врасплох посреди его злодейской речи, сбить с ног, а потом добраться до «магнума»…
- России, разумеется, - противник вроде бы удивляется его непонятливости. Словно нет больше на свете никого, кого стоит защищать.
Альфред всегда считал, что Брагинский – последний, кому нужна чья-то защита, и честно об этом сообщает. В награду его бьют лицом о стену, обдирая скулу до крови.
- Это ты мне говоришь? Ты – мне? Думаешь, я не знаю, как ты елозил потными ручонками по карте Союза, выбирая, как и куда воткнуть ядерные снаряды? Воображая, как перебьешь Ивану хребет, вышибешь мозги, испепелишь сердце, а после заберешь все, что осталось, пожрешь своей ненасытной пастью – ты ведь кончал с этими мыслями, Америка, признайся, - насмешливый тон не-России бесит, кровь бросается в лицо так, что опаляет, как огнем, и пламя еще более жаркое заливает живот.
- Только вот после этого, малыш Альфи, ты не прожил бы и часа, - шелестит голос доверительно. – С той секунды, как остановится сердце Ивана, это будут мои кости, мое мясо, мои ракетные шахты и подводные лодки. Я его Мертвая Рука, - пальцы на горле Альфреда сжимаются сильнее, нагляднее, - и ты мне не нравишься, щенок. Вы все мне не нравитесь.
Альфред бросает тело от стены, всем весом, всей своей нелюдской силой пытается лишить противника равновесия, высвободиться, вырвать руки. Ему удается на какой-то миг, но удар локтем приходится в пустоту, а в следующее мгновение его подсекают и швыряют о землю так, что на добрых три секунды темнеет в глазах, а потом становится уже слишком поздно.
Чужак усаживается сверху, фиксируя его руки – наваливается коленными чашечками на предплечья, скотина. Он очень тяжелый, и это очень странно, потому что – Альфред почти уверен – когда они дрались, когда он ударил его…
Мысль убегает, позабытая, когда противник опирается скрещенными предплечьями ему на грудь, устраиваясь поудобнее, и Альфред наконец видит его лицо.
- Ты! – выдыхает Америка, машинально подаваясь вперед – к знакомому лицу России, бледному и широкоскулому, но с чужими глазами, алыми, словно советское знамя. – Это был ты, я знаю, я точно знаю!
Чужак вздергивает серебристую бровь привычным насмешливым жестом Брагинского, но Альфреда не обмануть.
- Советский Союз – это был ты, ты!
Не-Россия вздыхает, закатывая глаза. Дыхание у него горячее.
- Ну что же ты такой тупой? Иван был Советским Союзом. И Империей. И Царством. Я еще не был.
Альфред мотает головой, подсознательно подаваясь вверх, навстречу своему любимому, идеальному врагу.
- Англияяя, - стонет Александр, положив подбородок на сплетенные пальцы. – Он что, никогда не
говорил, откуда берутся дети? Такие вот, как ты, мелкие ублюдки? Что, папочка не сажал на колени и не рассказывал сказочек? Не до тебя было, да? – чужак бьет без промаха, не останавливаясь, не меняясь в голосе, хриплом и скучающем.
Альфред его немножко ненавидит. Иван никогда не бывал так жесток.
- Так слушай, - Александр ерзает, устраиваясь удобнее, наваливается всем весом, так что Альфред грудью и животом чувствует его горячую, словно раскаленную тяжесть. Это странное ощущение. Он никогда не делил постель с кем-то, кто был бы так силен, с кем-то настоящим; не делил постель и не воевал. Он надеялся на Россию, но…
Холодная-холодная война. Холодная постель, ночи над картами, воспаленные глаза, выступления Ивана, сухие и колкие, на ассамблеях, невидимая мишень на спине. Они расходились в коридорах ООН, держа дистанцию – не задеть рукавом, не вцепиться, ломая ногти, не докричаться через глушилки, не заглянуть через занавес…
Но все это время, что Иван изводил его холодом, он знал, знал, что можно враждовать по-другому.
Жарко.
- Далеко-далеко, на границе сегодня и завтра, толпятся нерожденные неудачники. Им всем так хочется на Землю, а шанс возникает так редко, что атмосфера, прямо скажем, напряженная. Куда твоим распродажам. Такая… очередь в затылок, - не-Россия рассеянно постукивает его пальцем по лбу. – И за место в ней приходится драться, так что во главе стоит самый сильный, самый-самый. Царь горы, так понятно? Это непросто, совсем непросто – мы, русские, умеем и любим драться, не то, что некоторые – итальянцы, кажется, вовсе кости бросают. Но я совсем рядом, прямо за Иваном – можно сказать, ангелочек на его плече, - Александр улыбается белозубо и страшно, и менее всего он походит на ангела.
Он такой, каким Альфред рисовал Россию на пропагандистских плакатах, в комиксах, на полях ежедневников во время саммитов. Ивановой мягкости в нем ни на дюйм – ни в очертаниях лица, скул, губ, повороте головы, ни в голосе, ни в стальной хватке. Весь он горячий, недобрый и красный – red, red, red alert.
Америка сглатывает, скользя взглядом по новому знакомцу – от алых прищуренных глаз до стискивающих его бока бедер, туго обтянутых тактическими штанами. Весь он в черном, только узкий красный шарф языком пламени стекает с плеч, почти касаясь живота Альфреда. Тот подсознательно подается вверх, остро вздрагивая в ожидании прикосновения. Мозг его лихорадочно работает.
- То есть если кто-нибудь убьет Ивана, ты…
Стальное предплечье ложится ему поперек горла, резко, как шлагбаум, обрывая на полуслове, и Александр говорит холодно:
- Многие пытались. Идиоты. Ты тоже идиот.
Тело не-России напрягается струной, до фантомного звона, и внезапно становится понятно, что до этого он был расслаблен и спокоен, а беседа – светской, легкомысленной.
- Вы все гадали, отчего он так живуч? Почему Россия никак не сдохнет? Война за войной, революции, смена режимов, голод, оспа, смута и нашествия – а он все живой. Такой весь… Иван, - зубасто улыбаясь, чужак с сожалением покачивает головой. – Что бы с ним ни случилось, он остается Иваном, вот ведь неприятность, да? На его месте мог бы оказаться кто-нибудь более… подходящий. Более мягкий. Покладистый. Податливый, - Александр интимно понижает голос, проговаривает задумчиво, соблазнительно. По телу Америки пробегает дрожь. – Так вы думаете, верно, шакалы? Вот только следующий в очереди я. И я. Не буду. Мягким.
С каждым словом предплечье его давит на горло Альфреда чуть сильнее.
- Вам стоило бы быть благодарными, - тихо и доверительно произносит Александр, - и молиться о его долголетии. Потому что он – единственное, что стоит между вами и мной, мои маленькие зажравшиеся друзья. Со мной ваши жизни станут куда более богатыми событиями и – во многих случаях – короткими, - губы его широко растягиваются в фальшивой улыбке.
- А знаешь, что самое смешное? Он выживает не ради себя – другой бы давно с радостью отмучился и помахал ручкой этому дерьмовому миру и дерьмовой компании, - Александр презрительно дергает губой, прежде чем выдохнуть сладостно, унизительно:
- Он вас жалеет.
- Врешь. Все ты в… что ты делаешь? – с внезапной тревогой спрашивает Альфред, хватая ртом воздух.
- А на что похоже? – с искренним любопытством отзывается Не-Россия, перенося вес на предплечье.
- Ты не можешь убить Америку! - судорожно дергаясь в попытках вырваться, протестует Альфред.
- Америку? Нет. А вот тебя могу, - возражает Александр и тихо смеется, увидев выражение его лица. – Что? Правда такой дурачок? Правда считал себя единственным и неповторимым? Ис-клю-чительным?
Альфред дергается, мотая головой, отказываясь слушать.
- Ты один из сотен, мальчик – просто первый, кто дорвался до жизни. Да они на низком старте! Твое место с радостью займут – и уверен, следующий экземпляр будет куда более… удачным. Я лично при прочих равных условиях предпочитаю Стива. Думаю, Иван со мной согласится. Все согласятся. Кстати, привет, Стив, - мурлычет не-Россия куда-то в сторону, в пустоту слева от Альфреда, не отводя взгляда от его расширившихся глаз.
- Ты не можешь. Ты ненастоящий, - шипит тот, чувствуя, как от животного ужаса перед невидимым поднимаются волосы на загривке.
- Для этого – достаточно настоящий, - спокойно информирует Александр, и что-то в его равнодушном голосе, в безжалостной материальности хватки на горле и его неподъемном весе, в пустоте, в которую приходятся бесполезные пинки и рывки Альфреда, наконец возвращают к быстро отброшенной и позабытой мысли – и Джонс замирает, ошеломленный догадкой.
- Квантовая суперпозиция, - хрипит он, ошарашенно глядя в лицо противника. – Ты вероятность в состоянии интерференции!
- Ну надо же, не совсем дурачок, - довольно смеется Александр, снисходительно похлопывая его по щеке.
Америка пропускает мимо ушей очередную насмешку, лихорадочно пытаясь заставить себя поверить, что над ним, на нем никого нет.
- Зря стараешься, - небрежно информирует Александр, прислушиваясь к чему-то, слышному только ему. – Наблюдатель не ты.
Где-то недалеко раздается глухой хлопок взрыва, и Александр, вздохнув, возвращается в реальность.
- Попробуем успеть, - сверкнув зубами, сообщает он и, обхватив горло Альфреда ладонями, начинает душить всерьез. Какое-то время тот пытается продолжать не верить, но противник совсем не походит на фею и отказывается умирать от его жалких попыток. Наконец боль в сминаемом кадыке заставляет его забыть про научные глупости и начать бороться всерьез – отчаянно, как простые смертные, люди и звери, барахтаясь в пыли.
Когда в глазах темнеет, рядом слышится усталое:
- Саша, мы об этом говорили, - и в эту секунду Альфред любит Брагинского так, как не любил, кажется, никогда, даже в детстве.
- Говорили, - охотно подтверждает Александр, не отрываясь от занятия. – И я с тобой не согласился, если помнишь. И не соглашусь.
- Какая жалость, - отзывается Иван с легким сарказмом. – Какая жалость, что твое мнение не играет роли в моей внешней политике.
- Я всегда говорил, что ты идиот, - легко соглашается Александр.
Альфред умоляюще хрипит.
- Мне что, тебя оттаскивать, как собаку? – с легким раздражением интересуется Брагинский, прежде чем бросить, звонко, повелительно:
- Тень, знай свое место!
Александр смеется, разжимая руки. – Мне начинать корчиться? – спрашивает он и, не дождавшись ответа, резко наклоняется к уху Америки.
- Радуйся, щенок. Бог милостив. Он пришел, - чуть слышно шелестит Не-Россия и поднимается так внезапно, что еще несколько секунд Альфред чувствует на себе горячие следы его рук, как позорные клейма. Приподнявшись, он успевает заметить, как Александр, криво ухмыляясь, по-матерински стряхивает с плеча Ивана пыль, прежде чем сделать шаг ему за спину и исчезнуть, как и не было.
Америка, кашляя, поднимается, осторожно глядя на Брагинского. Может быть, дело в кислородном голодании, но на какую-то секунду Америке кажется, что от ног его разбегаются две тени, что сам он слабо двоится. Но стоит, массируя горло, на миг прикрыть глаза, как иллюзия пропадает, и только Иван стоит перед ним, раздраженно хмуря брови – привычный, материальный, в светлом пустынном камуфляже.
- Тебе здесь не рады, - информирует его Россия – внятно и раздельно, чуть ли не по слогам, как с отсталым ребенком. – Ты мешаешь, Америка. Мешаешь мне работать. Сам уберешься, или отконвоировать к военнопленным?
Альфред отряхивается, пытаясь выдать беззаботную улыбку, но то ли губы дрожат, то ли дело в том, что эти штучки давно перестали работать на России, но в ответ он получает один плавный беззвучный шаг навстречу. Альфред машинально отшатывается, сердце колотится где-то в горле.
- Сам, - отвечает он с фальшивой беззаботностью. – Столько дел, ты не представляешь!
- Отчего же? Представляю, - глухо отзывается Брагинский.
Альфред подавляет привычный приступ паники - «хакерыхакерырусскиехакеры» - и наконец собирается с духом, чтобы отвернуться. Стрелять Россия скорее всего не будет. Раньше же не стрелял.
- Америка, - гулко бьет в спину вместо выстрела, как звоном церковного колокола, и он застывает на месте, выжидая.
- Ты, конечно, совершенно не знаешь, кто передал координаты моего мобильного госпиталя террористам? – ровным голосом произносит Россия. Америка чувствует каждое слово лопатками.
- Совсем ничего, - соглашается он.
- А я кое-что знаю, - все так же спокойно добавляет Брагинский, и Альфред, не в силах больше выдерживать ожидание удара, рывком оборачивается. Лицо России бледно и равнодушно, как ледяное изваяние, но вокруг них – жаркий полдень посреди пустыни, и Альфред знает, что это ложь.
- Тебе стоит больше думать о будущем, Америка, - говорит Россия почти доброжелательно, прежде чем повести глазами в сторону, куда-то за плечо Джонса. Губы его размыкаются, и Альфред знает, что услышит, еще до того, как с них слетает первый звук – и срывается с места, чтобы не слышать, бежит прочь, слепо и без оглядки, как зверь, пойманный в лесном пожаре.
Россия говорит:
- Привет, Стив.

@темы: мир вокруг нас, фанфики, Хеталия, ебаться и дружить

---

С Новым годом, мои дорогие!
Никогда не пишу постов с планами и подведением итогов, а тут и вовсе была уезжена реалом как лошадь, так что даже в новогоднюю ночь почти не поздравлялась и заснула в три часа.
Но еще не поздно, так что поздравляю вас с наступившим 2018 годом, пусть он будет для нас всех удачным.

Сходила сегодня в кино; уже второй год поражаюсь количеству трезвого и активного народа на улицах первого-третьего числа.

@темы: девичье

---

Название: Грехи отцов
Автор: Maranta
Пейринг/персонажи: Америка/Россия (односторонний), Россия/Франция, Англия.
Жанр: историческая драма.
Рейтинг: R.

They fuck you up, your mum and dad.
They may not mean to, but they do.
They fill you with the faults they had
And add some extra, just for you.
But they were fucked up in their turn
By fools in old-style hats and coats,
Who half the time were soppy-stern
And half at one another's throats.

Philip Arthur Larkin

Тебя испортят папа с мамой,
Хоть не со зла, но тем не менее
Тебя наполнят злом и драмой,
Посеют страхи и сомнения.
А их испортили до нас
Придурки в старомодных шляпках,
Которые пускали слюни
И рвали близких им на тряпки.

перевод (с) isabella_lea

Пролог

Пролог
- Я не успел взять цветы, - говорит с досадой Франция, толкая тихо заскрипевшую калитку.
Англия раздраженно закатывает глаза, пихая его вперед. Он никогда не ходил в этот дом с цветами, и не собирается начинать сейчас.
Он вообще не собирается сюда возвращаться.
И сегодня не стал бы – если б не.
Легким шагом взлетев на крыльцо, Франциск поправляет локоны, прежде чем протянуть руку, но постучать не успевает. Дверь распахивается так резко, что они синхронно отшатываются, едва не навернувшись со ступенек. Россия, темным силуэтом застывший на пороге, прищурившись, молча окидывает взглядом незваных гостей, прежде чем сделать шаг в сторону, пропуская в дом.
Франция, что-то мурлыкнув, приветствует его поцелуем – так естественно и привычно, как рыбешки приникают к водной глади, чтобы надышаться впрок. Россия размыкает навстречу губы, и Англия моргает, злясь на себя за то, что не может отвести взгляда. Они целуют друг друга так бережно, как могут только бывшие супруги или старые друзья, никогда не поднимавшие друг на друга руку.
Ни то, ни другое не верно, и Англия досадливо кусает губы от привычного непонимания этой связи и внезапного ощущения, будто он здесь лишний.
Наконец Брагинский со вздохом выпрямляется, выпуская из ладоней лицо Франциска, и отворачивается, ведет молча за собой по коридору. В конце его, за тяжелыми дубовыми дверями у него при всех режимах была гостиная: мебель с гнутыми ножками, камин, как в лучших домах Европы, кофейный столик. За распахнутым окном дышит сад.
Брагинский, впрочем, вместо того, чтобы предложить место, быстрым шагом пересекает комнату и выходит в окно.
Франциск смеется, как мальчишка, следуя за ним – русское равнодушие к приличиям всегда его очаровывало. Артур же, переваливаясь через широкий подоконник, чувствует себя идиотом. Он никогда не поощрял такое поведение.
Задний двор у России зарос сиренью и мальвой, трава не кошена, кажется, никогда, и пройти можно только по узким дорожкам из гладкого старого кирпича. За покосившейся, темной от времени оградой начинается маковое поле, все в цвету, и нет ему конца и края. Деревянная беседка поросла вьюнком с хрупкими лиловыми цветами-дудочками.
В беседке накрыт чай на двоих. Англия моргает – неужели ждал? – прежде чем с достоинством усесться в плетеное кресло и подвинуть себе одну из чашек. Россия, усевшись напротив, касается своей кончиками пальцев. Подумав, бросает пару кусков сахара и, не размешивая, прячет чашку в ладонях. – Франциск, - говорит негромко, - пройдись.
Франция, отчего-то благодарно коснувшись его плеча, осторожно ступает по дорожке прочь, за ограду, и они остаются один на один.
Артур боялся этой минуты; он не затем тащил с собой Бонфуа, чтобы теперь остаться с Россией наедине. Он не знает, как говорить с Брагинским не о войне или деньгах – тем более как его о чем-то просить. Размешивает сахар, пытаясь унять дрожь в руках – звякнуть ложечкой было бы постыдно.
- Ты ужасный воспитатель, - без прелюдий говорит Россия. – Просто отвратительный.
Англия молчит, демонстративно глядя мимо. Франциск бродит по маковому полю, время от времени нагибаясь, чтобы сорвать цветок. Губы его шевелятся, словно в молитве.
- Казалось бы, непросто воспитать ребенка порочнее, чем ты сам, но тебе удалось.
- Ты переоцениваешь мое влияние, - сухо отвечает Артур, поднося чашку к губам.
- О? – Брагинский вздергивает бровь, изображая удивление. – Я знаю тебя, и знаю его – и позволь заметить, Англия, ученик превзошел учителя. Браво, - он поднимает чашку, будто в тосте.
Англия чувствует, что начинает закипать, и гнев – долгожданное облегчение от набившего оскомину страха. – Ничего бы не случилось, если бы ты дал мне чертовы корабли! Раз в жизни попросил у тебя помощи сам, сам! И надо же тебе было именно тогда начать выкобениваться!
- Нууу, - Россия по-детски вытягивает губы трубочкой, выглядит это так, будто он дуется. – Ты был опаснее. Тогда.
Проглотив оскорбление, Англия впивается зубами в печенье, даже не притворяясь, что не воображает вместо него чью-то глотку.
- К тому же, кто мог знать, что зубки у щенка прорежутся так быстро.
- Я! – чашечка встречается с блюдцем с такой силой, что еще бы чуть – и вдребезги. – Надо было спросить меня, и я сказал бы тебе то, что скажу сейчас.
Выдохнув сквозь зубы, Англия встречает внимательный взгляд России и цедит, тихо, зная, что его услышат:
- Он любил пострелять опоссумов в поле. Воришки, паразиты, таскали у нас припасы. Он стрелял опоссумов и вывешивал тушки у сарая, чтобы отпугивать новых. А однажды я вернулся – он опять подрос – я вернулся, а мой солнечный мальчик вешает индейские скальпы на столбе, вместо опоссумов или ворон. И я его этому не учил, - Англия дергает подбородком, - никто не учил.
В наступившей тишине шелестят березы где-то за домом. Россия задумчиво крутит на блюдце чашку. – Отчего же не сказал? - говорит он наконец негромко, поднимая светлые глаза.
Англия открывает рот для отповеди, но Брагинский перебивает его:
- Нет, нет, лучше – Англия, отчего ты не стрелял? Да, я не дал тебе кораблей, я помог ему и в Гражданской войне, я дурак – но отчего ты не стрелял тогда, под Йорктауном?
- Я проигрывал, - кричит Англия, мгновенно распаляясь, как бык при виде красной тряпки. – Бонфуа…
- Да, да, Франциск помог ему, конечно, он тоже виноват, у них было больше пушек, больше людей, ты проигрывал, - отставив чашку, Россия говорит быстро и тихо, раздраженно отмахнувшись от оправданий. – Но, Англия, отчего ты не стрелял? Ты не мог победить в войне, но убить Альфреда Джонса, вышибить ему мозги, а там, возможно, распалась бы коалиция через пару-тройку лет – страны становятся рыхлыми без нас. Мог появиться новый Америка, а может, и нет, все могло закончиться там, под дождем, так почему ты не выстрелил?
Артур молчит, глядя ему в лицо. Гнев улетучился, и он отчего-то чувствует себя очень старым, очень усталым – и маленьким.
- Просто я любил этого мальчика, - отвечает он наконец, еле ворочая губами. – Хочешь – верь, хочешь – нет.
- Любил? – Россия со странным весельем грозит ему пальцем. – Англия-Англия. Любил? Ты и сейчас его любишь. Для мира было бы лучше, если б ты его не любил, на самом-то деле, - продолжает холодно, - потому что как бы низко он ни пал, что бы ни вытворил, у него всегда будет Англия, который оправдает любой его поступок.
Артур отхлебывает остывший чай. Он не собирается оправдываться.
- Какая бездарная трата, - задумчиво произносит Брагинский, глядя поверх деревьев – далеко, далеко. – Мы все так завидовали тебе, знаешь? Ребенок, ради которого не нужно умирать, не нужно распадаться. Когда появились мы, я и сестры, мама знала, что ей осталось недолго, но она все равно любила нас. Я так не смог, - Россия поджимает губы, темнея глазами, и Англия сползает на край кресла. Отчего-то хочется бежать.
- Я нашел его в Чите в двадцать втором, - говорит Брагинский. – Имени, человеческого имени у него еще не было. Его вообще не должно было быть: я не собирался распадаться дальше. Дальневосточную республику создали для вида, временно, буфером от Японии. Ты помнишь, ты там был, - в глазах России медленно, как два фитиля, разгорается неяркое пламя. – Вы все там были, друзья мои.
Англия вздрагивает, впиваясь в подлокотники кресла. Откажет, понимает он.
- Его не должно было быть, - повторяет Россия. – Дальневосточную республику ликвидировали бы так или иначе, но мы не всегда исчезаем сразу, посмотри только на Пруссию. Прими я его в дом, рано или поздно граница изменилась бы снова, он оторвал бы часть меня и ушел. Так всегда бывает. Но правда в том, - Брагинский болезненно усмехается, - вся правда в том, что я рискнул бы. Вот только у него были твои глаза, Англия – зеленые, как крапива. Я не мог его оставить.
Англия молчит, и на языке его привкус пепла.
- Есть дети, которые не должны жить, - тихо говорит Иван. На лице его не осталось ничего, кроме усталости, но Англии вдруг чудится что-то почти умоляющее в глазах старого врага. – Верно?
Артур медленно кивает.
Россия улыбается ему, и у него наконец хватает смелости.

Разговор и чай заканчиваются одновременно. Брагинский, поднявшись, потягивается до хруста. Задумчиво окинув Киркланда взглядом, кивает сам себе и жестом зовет за собой.
Англия ступает в алое море осторожно, ему здесь не по себе. Франция кружится, уткнувшись лицом в букет своих лилий – где только взял?
- Чем ты так угодил Жеану, мой друг? Он и меня-то не всякий раз пускает, - удивленно говорит он, оказавшись рядом и, не дожидаясь ответа, скользит дальше. Склонив голову набок, словно прислушиваясь к далекому пению, Бонфуа кружит среди цветов, пока не останавливается, чтобы сорвать белоснежную лилию, которой – Артур готов поклясться – только что не было. От выражения его лица, нежного и открытого, со влажными дорожками на щеках, у Англии на языке разливается полынная горечь. Он, выросший рядом со Францией, никогда не видел своего старого друга и лучшего врага – таким.
Россия – видел.
- Ищи, - произносят над ухом, и Англия резко разворачивается. Сердце колотится где-то в горле.
- Что? – сипло переспрашивает он.
Брагинский раздраженно вздыхает, проводя по лицу рукой.
- Мне тебя учить? Розы, клевер, чертополох – что там у тебя еще?
В этот момент Англия совсем все понимает и, торопливо покивав, шагает прочь, напрягая слух и второе зрение.
Если действительно внимательно смотреть и действительно хорошо слушать, то понимаешь, что это не шепот ветра, не шелест, и вокруг тебя не маки. Среди сонных, спокойных ромашек плачут маргаритки, жалуются анютины глазки, вздыхают лилии, молчат васильки, не смея подать голос – и, наконец, среди десятков других трав и цветов русского поля…
Роза скользит в руку, не раня шипами. Вздох облегчения ввинчивается в самое сердце – Британия. Как шепот над спящим ребенком, как шелест волн, как поцелуй – Британия.
Артур смаргивает злые виноватые слезы, баюкая в ладонях розу – одну из многих душ, заведенных им на погибель в припадке гордыни и брошенных в севастопольской земле.
Еще до того, как новая, большая война перепахала Каткартов холм, он приходил к ним, но, стоя у могил, не чувствовал ничего. Не было там его мальчиков из легкой кавалерии, не было генералов и рядовых. Они растворились в бескрайних русских равнинах, так же верно, как Великая армия Франции.
«Из России не возвращаются», - любил говорить Франция. «Я не вернулся. Ты не вернулся».
Он долго посмеивался над французским сентиментальным бредом, пока не понял простую истину: Россия – страна не только живых.
И – не только русских.
Англия глубоко вздыхает, вытирая лицо рукавом, и шагает глубже в поле – нужно успеть собрать побольше, пока не истекло отпущенное хозяином этой земли время. Сегодня они возвращаются домой.
Стоя в цветочном море, Брагинский запрокидывает голову, слушая ветер. Лицо его безмятежно.

@темы: мир вокруг нас, фанфики, Хеталия, трава чертополох, ебаться и дружить

---

Вот во что я уйду как в запой)

Недавно мне снился сон.
2075 год. Я - дряхлый старик, лежу под капельницей на больничной койке. Биомеханическое сердце борется за последние месяцы моей жизни. В левую глазницу вставлен новейший биомеханический глаз с доступом в Ультранет. Родственники посещают меня редко. У всех дела! Не каждый день найдётся время навестить в больнице старого маразматика. Игры - вот моё последнее развлечение. Я скачиваю на 999-ти терабайтный жёсткий диск своего биомеханического глаза последнюю 76-ую часть Героев Меча и Магии. За доли секунды устанавливается игра, и вот я уже в нетерпении сбрасываю эпическую вступительную заставку, кликаю - "создать новую случайную карту", выбираю замок, загружаю игру и... и... и... нет! По сравнению с третьей частью, всё равно, жалкий отстой!!!
Герои 3 - лучшие! Самые лучшие! Народная игра Российской Федерации. Серьёзно, если Вы не играли в "третьих", то о чём с вами вообще можно разговаривать?
Много распространяться об оригинальной игре не имеет смысла. Что нового можно рассказать русскому человеку о третьих героях? В своё время, люди затёрли эту игру до дыр! Многих и сегодня только начни спрашивать, сразу ответят, что: «Префектура приносит 1000 золотых монет в ход, Муниципалитет - 2000, Капитолий – 4000», «Рынок стоит - 500 золотых и 5 кусков дерева», «Арбалетчики стреляют два раза», «Городской портал на эксперте Магии Земли позволяет телепортироваться в любой город», «Солмир уже в самом начале игры знает Цепную молнию» и т.д. и т.п.
Однако в данной статье я хочу рассказать не об оригинальной игре, а о замечательном некоммерческом дополнении к Heroes of Might and Magic 3, под названием - «Horn of the Abyss» («Рог Бездны»). Данный аддон создан группой энтузиастов. Думаю, многие слышали и даже играли в мод – «Во Имя Богов». Там было много замечательных идей, но, в целом, мод оказался хаотической и несбалансированной мешаниной разнообразных фич. В нём не чувствовалось той самой «ламповой теплоты». А многие изменения сильно искажали гемплей оригинальной игры.
К счастью, с Horn of the Abyss всё вышло по-другому. Загрузив карту, нам не придётся долго соображать, в какую именно игру мы играем и, что здесь осталось от оригинала? Horn of the Abyss – это старые добрые Герои Меча и Магии 3, плюс, множество приятных дополнений.
Итак, встречаем (барабанная дробь!) – «Герои Меча и Магии 3 – Рог Бездны»!
(с)

@темы: девичье, трава чертополох

---

Название: За миллион лет до конца света
Автор: Maranta
Пейринг: Россия/Франция
Рейтинг: PG-13
Саммари: 19 октября 2016 года состоялось официальное открытие русского духовно-культурного центра на набережной Бранли в Париже, включающего в себя кафедральный собор Святой Троицы.
Ожидалось, что презентовать собор будут президенты Франции и России Франсуа Олланд и Владимир Путин, но обострение франко-российских дипломатических отношений привело к срыву визита российского президента: после того, как Россия наложило вето на резолюцию Совета Безопасности ООН, запрещающую бомбардировки города Алеппо, французские власти предложили снизить статус официального визита президента России во Францию до «рабочей группы по сирийскому вопросу». В ответ российская сторона аннулировала визит.
Россия не удивлен. Франция разочарован.

Франция страдает. Громко, неприкрыто – расплескав кудри по кожаной подушке дивана и заслонив локтем глаза от жестокости мира, как какой-нибудь чайлд-гарольд. Ворвавшись в кабинет добрый час назад, он занял диванчик, на котором Брагинский досыпает урывками, и отказывается вставать.
Россия не мог бы сказать наверняка, для кого этот спектакль – для него или для самого Франции, и спектакль ли это вообще – Франциск иногда, изредка, позволяет себе проявить марианскую какую-то глубину чувств, прежде чем отряхнуться и утрепетать, как бабочка, навстречу новым развлечениям.
Впрочем, допытываться он не собирается. У России много работы.
Любого другого он бы давно выгнал.
- Mon dieu, какой позор. Какой позор, - доносится с дивана. В воздух взмывает кисть руки – опадает широкий манжет рубашки, обнажая запястье – и, описав изящную дугу в воздухе, безвольно падает, как подстреленная птица.
Россия закатывает глаза. Это становится смешным, на самом-то деле – но Франция, единственный из них, умудряется быть красивым, даже когда смешон.
- Прогулка по набережной Бранли, - выстанывает Бонфуа. – Столик у Ростана. Вино… о, какое я выбрал для тебя вино. Свиньи! – приподнявшись, Франциск запускает пальцы в локоны, стискивает, кажется, до боли.
– Но ты же мне веришь? – с надеждой спрашивает он. – Я не хотел, чтобы так вышло, я хотел…
- Знаю я, чего ты хотел, - беззлобно усмехается Брагинский. Любая их встреча, как куртуазно ни начавшаяся, заканчивается всегда одинаково – мятые, влажные от здорового пота простыни, оглушительный запах лилий, тихая предрассветная дорога домой по колено в росе. Он отдыхает душой и телом с Францией, во Франции – и никогда не спрашивает, что такое тот получает от их долгих ночей, что разыскивает, зовет его сам.
Франциск приваливается к спинке дивана, постукивая пальцами по обиженно сжатым губам. Он кажется таким поникшим и усталым, таким действительно расстроенным, что Иван со вздохом откладывает документы.
- Почему ты позволяешь ему собой помыкать? - спрашивает он без обвинительного тона. – Вы все позволяете. Я знаю, ты не хотел портить открытие – но оно сорвано. Я знаю, ты не хотел пускать мигрантов, но Париж превращается в гетто. Скоро ничего не останется ни от твоей красоты, ни от порядка Людвига, ни от кого из вас.
Франциск переводит на него поблекшие, будто патиной занесенные, глаза:
- Я знаю, милый. Я знаю лучше всех. Я вижу.
Накрыв глаза ладонью, страна Нострадамуса и Ленорман шепчет торопливо:
- Гниют лилии в пруду в Живерни, а мост осыпался в воду, ангелы на Пер-Лашез ослепли, скот пасется в парке Сен-Клу, взорвана Триумфальная арка, и обломками до смерти побивают женщин, витражи Нотр-Дама осыпались радужным дождем, и осквернены алтари, и охотятся на лебедей… Я вижу, милый.
Россия разжимает сведенные судорогой кулаки. Буркает:
- Тогда почему. Ты что, так боишься сказать Джонсу «нет», что лучше умрешь?
Франция, отняв ладонь от глаз, судорожным движением прикладывает ее к щеке.
- Ты так молод, - с нежностью выдыхает он, и Россия начинает закипать.
- Милостивый сударь, - цедит он, - я младше тебя всего на несколько веков, а шрамов будет и поболе. И слушать еще и от тебя про «молодое двадцатилетнее государство» не намерен.
Франция, заполошно взмахнув рукавами, как белыми крыльями, срывается с места – и как-то сразу оказывается совсем близко, накрыв его рот гладкой, холеной ладонью. Когда-то у него, фехтовальщика и солдата, были мозоли. Больше нет.
- Тише, - торопливо шепчет он, - тише, мой глупый медведь, это секрет. Как ты мог сам не понять? Если ты такой молодой сейчас, если ты все еще молод – Жеан, ты проживешь очень, очень долго, ты переживешь нас всех, мой тысячелетний мальчик.
Закрыв глаза, Франция прижимается лбом ко лбу России, и мир исчезает за ниспадающим пологом его волос; запах лилий силен как никогда, но впервые вместо томной, тягучей сладости Россия ощущает печаль.
- Я стар и мое время истекает, но когда я целую тебя здесь, - губы мимолетно касаются шеи Брагинского там, где размеренными ударами пульсирует Волга, - то чувствую на губах звезды, и мне уже не страшно умирать.
Франция порывисто прижимается щекой к его щеке, по-кошачьи трется, и Россия сглатывает накатившую горечь. Это походит на прощание. Они расстанутся еще не скоро, у них впереди долгие-долгие годы, но прощаются они сегодня, сейчас, и он прижимает к себе старого друга крепко-крепко, так, что больно обоим.
- Ты пахнешь солнечным ветром, мой прекрасный дурак, ты пахнешь будущим, - рассеянно бормочет Франция ему в висок, не морщась от объятий. – Ты пойдешь так далеко, как никто никогда не мечтал, но я знаю – как бы высоко ни взлетел, ты не забудешь глупого старика, который не умел быть тебе хорошим другом. Помни меня.
Франциск смотрит на него зачарованно и незряче, и в синих глазах его растут и рушатся империи, далеко, там, куда ему нет хода.
- Друг мой, вспоминай меня, когда ослепнут все ангелы и базилика Сакре-Кер осыплется мраморным прахом.

@темы: мир вокруг нас, фанфики, Хеталия, ебаться и дружить