If I had an enemy bigger than my apathy, I could have won
Маранта готовилась к зачету, читала советскую публицистику. Божмой, как прекрасны военные очерки! Эренбург, Павленко, Панферов и т.д. Это гениально.
Год не прошел зря. Он принес нам много горя, и это горе нас закалило, у нас теперь каждая деревня стала непобедимой, как Ленинград. Наша страна была мирной страной. Немцы ее обидели смертной обидой, кровью русских детей, пеплом русских городов. И Россия стала страной в солдатской шинели, страной с винтовкой, страной-дотом. "Крепость России" И. Эренбурга, 22 июня 1942.
Нам трудно потому, что мы одни. Это ясно каждому. Бойцам нелегко разобраться в тонкостях стратегии выжидания союзников, но как воины, они видят, что стратегия пассивного выжидания — это стратегия отдаления победы. Между тем, нет более удобного и выгодного момента для нанесения удара на западе, ибо к Сталинграду стянуто немецким командованием все, что есть у него в тылах. Петр Павленко это написал в сентябре 1942, до открытия второго фронта еще были годы. Т_Т
"Подарки" Федора Панферова - это что-то. В эту самую секунду бойцы внесли в блиндаж длинный ящик, и один из них, вытянувшись перед Шитовым, улыбаясь во все лицо, отрапортовал: — Опять, так сказать, подарки, товарищ майор. — Ну-у! Интересно. Что же сегодня прислали? — и пока бойцы открывали ящик, Шитов достал из угла прекрасное байковое одеяло, теплое белье и, разложив это на столе, задорно спросил. — Знаете, откуда это чудесное прислали? Э-э-э! Не догадаетесь. С Сахалина. Понимаете, с острова Сахалина. А это вот, — он выдвинул перед нами кульки с сушеными фруктами, — из Ташкента, — и взяв пригоршню, глубоко вдохнув запах фруктов, добавил. — Ох, как пахнет от них солнцем. <...> Мы вошли. Генерал-майор любезно предложил нам сесть, любезно начал рассказывать про дела на фронте, но все равно по всему было видно, что рассказывает он как-то между прочим, улыбается как-то между прочим, что мысли его заняты чем-то совсем другим... и, может быть, поэтому мой взор невольно упал на ложку. Да. Да. На самую простую, столовую, алюминиевую ложку. Она лежала на столе, рядом с недоконченным письмом. — Что это за ложка у вас? — спросил я. Генерал-майор вдруг весь ожил, преобразился и, взяв ложку, показывая ее нам, взволнованно произнес: — Понимаете ли, старушка... восьмидесяти двух лет... из Иркутска. Вон откуда. Тысяч семь километров будет. Прислала мне сегодня вот эту ложку и письмецо: «Сынок! Кушай моей ложкой, накапливай сил и беспощадней колоти фашиста и помни, я всем своим сердцем, всей своей душой с тобой». И вот, понимаете ли, я выбрал свободную минутку и пишу ей... Понимаете? Так взволновала меня эта ложка. Как говорят, не дорог подарок, а дорога любовь. Понимаете? Особенно про ложку сильно. Вообще что-то вроде я читала про войну 1812 года, там про рукавички было.
"Русский Антей" Эренбурга. Немцы озадачены мужеством защитников Сталинграда. Они философствуют: «Почему русские не капитулируют?» Газета «Берлинер берзенцейтунг» («Биржевая берлинская газета») пишет 6 сентября: «Поведение противника в бою не определяется никакими правилами. Советская система, создавшая стахановца, теперь создает красноармейца, который ожесточенно дерется даже в безвыходном положении. На том же исступлении построена советская военная промышленность, беспрестанно выпускающая невероятное количество вооружения. Русские сопротивляются, когда сопротивляться нет смысла. Они производят впечатление лунатиков, для которых война протекает не на реальной земле, а в мире воображаемых понятий». Берлинские биржевики перемудрили. Каждый красноармеец знает, что война идет на земле, а не на бумаге. Война идет на нашей, русской, земле. Для немцев степь — это поле сражения, и только. Мы знаем, что эта степь пахнет полынью, для нас эта степь — родная. Для немцев Сталинград — крупный населенный пункт, стратегически важный центр. А в Сталинграде живут наши родные, наши друзья. Мы гордились его домами, школами, заводами. Мы его строили в радости и в муке, как мать рожает дитя. Для немцев Волга — водный рубеж. Нужно ли говорить о том, что для нас Волга? Немцы увидели ее и равнодушно сказали: «Ага, большая река», а русские пять веков звали Волгу «матушкой». Для немцев наши поля — «пространство». Для нас они — родина. Для немцев наши богатства — трофеи. Для нас они — наш пот, наша кровь, наша история. Для немцев русские женщины — рабыни. Для нас они — наши жены, наша любовь, наша жизнь. Немцы из «Биржевой газеты» удивляются: почему русские сражаются «в безвыходном положении?» Для русского нет безвыходного положения.
"Сибиряки" Петра Павленко. Это святое. Как минимум двое из моих прадедов были в составе сибирских дивизия, спасших Москву. Тот, что по отцу, был сапером. Вернулся домой после победы. Тот, что по матери - погиб. Они прибыли в разгар великой битвы за Москву. В вагонах, запорошенных снегом, звучало неторопливо: «На тихом бреге Иртыша сидел Ермак, объятый думой». Из вагонов на жестокий мороз степенно выходили в распахнутых ватниках, в гимнастерках с раскрытыми воротами, деловито умывались на ледяном ветру. — Однако климат у вас легкий, — говорили москвичам Покровительственно. Обтирались снегом до пояса. — Снежок холодит, снежок и молодит. Снегом мойся -никакого этого вашего обморожа не будет. И в эту же ночь зазвучал сибирский говор на дорогах к западу от Москвы. По деревням Подмосковья разнеслось сразу: — Сибиряки подошли! Они ударили по немцу с ходу. Пехотинцы, разведчики, артиллеристы, они влили в ряды защитников Москвы свежую сибирскую мощь. Заскрипели лыжи, привезенные из родной тайги. Заработали таежные охотники-следопыты. В одних ватниках, скинув шинели, ударили в штыки пехотинцы. — Сибирь — грудь нараспашку! — говорили о себе с гордостью. Медленен, даже угрюм и неразговорчив сибиряк, когда делать нечего. Но в бою нет злее, упорнее и веселее его. Опасность захватывает его целиком, и весь он в ней.
If I had an enemy bigger than my apathy, I could have won
Смотреть новую серию пока еще некогда, но прочитала пост с пикспамом tracy_loo_who. Спойлер.Лолшто? Порно? Seriously, Кас? По-моему, Сера дурно влияет на сериал. Канон как-то стремительно сливается с фаноном. Вспоминается ГП 6-7, где явственно проступали элементы фанфичных штампов.
If I had an enemy bigger than my apathy, I could have won
Неделю назад пошел наконец снег, но вчера было +1 и, соответственно, дождь. Все растаяло, прямо март. А сегодня днем температура рухнула до -15, метель. Это Сибирь, детка.
Пожалуйста, купите кота я не сторонница таких флешмобов, но никаких сил не осталось видеть, как мучают красавца-зверя. Невский маскарадыш, роскошнейший пушистый кот уже больше девяти месяцев томится в клетке зоомагазина ТЦ Глобал-Сити на Южной. Взрослый зверь (ему уже год) с утра до глубокого вечера сидит в клетушке, расчитанной на маленького котенка. Ему не то что пройтись, встать некуда. Его никто не играет, не гладит и не общает. Раньше кот истерил и пытался грызть решетку, теперь уже ни во что не верит. Большую часть времени он спит в своем лотке, только изредка приоткрывает глаза и снова в коматоз. На фото его пытаются развесилить, как видите, безуспешно. Я не знаю на что расчитывают хозяева, никто его не спрашивает, ибо никому не нужен взрослый сформировавшийся зверь. У меня пугающее ощущение, что он там помрет от тоски. К сожалению мне этот красавец не по карману - 22 тысячи, но если кто-нибудь надумает покупать, я внесу посильный вклад. Пожалуйста, сделайте перепост.
Только такие странные люди, как ты, способны жить в такой странной стране, как Чехия. Вполне традиционная интеллигентность уживается в твоей натуре с весьма своеобразным чувством юмора и порой парадоксальными взглядами на общепринятые ценности и страшилки. Ты из тех, кто может смеяться над святынями, заигрывать с вечностью и красить милитаристские танки в розовый цвет, но именно таких чудаков Чехия предпочитает прочим. Именно здесь, в стране алхимиков, философов и приведений, ты можешь найти свое второе, истинное «Я».
Брошка Забытый бог черной воды - разыгрывается в новогодней лотерее! Лотерея для жителей России, Украины, Белоруссии. Все просто. Публикуете у себя эту запись, оставляете ссылку на перепост здесь - www.diary.ru/~ShamanCats/p128407241.htm В конце декабря методом случайного тыка определю победителя и с удовольствием подарю эту штуку.
If I had an enemy bigger than my apathy, I could have won
Интригует. Народ обсуждает выложенное Мишей фото, соглашаются, что тельце скорее всего Дженсена. Картинго. По-моему, подбородок все же не похож. Но одно можно сказать точно: Мише, чертяке, идет сутана.
If I had an enemy bigger than my apathy, I could have won
Хороший, годный пост этой недели.
Была в Советском Союзе такая офигенная вещь, как журнал "Парус". Эх. У меня сохранились только два выпуска, за 77 и 85 годы. В выпуске 1985го был напечатан лучший на моей памяти рассказ о Невзаимной Любви Юности. "Три школьных вечера" Ксении Васильевой. Очень советую почитать, прячу под кат.
В этом городе мы живем недавно, и я почти ни с кем не знакома. Даже с самим городом. Его темноватые вечером улицы с белыми стенами домов – загадки чьей-то жизни – интересуют больше, чем книги. С темнотой я выхожу на балкон и в пятнадцатиметровой тихой высоте часами смотрю вниз, на город. Он мигает мне дальними огнями, и я замираю от одиночества и предчувствий. С моей вершины видны полосатые аллеи горсада, смутные пятна клумб, узорные кружева ограды... Город дарит мне сладкий запах акаций и тягучие, тревожные мелодии. ...Я расскажу тебе историю любви, Подобной которой не будет больше на свете... Мелодии приходят ко мне очищенные расстоянием теплыми ночными ветрами. Я запрокидываю голову и вижу желтые звезды и черное небо. И мне чудится, что и любовь в песне, и желтые крупные звезды могут при¬надлежать только этому городу, который, еще не сознавая этого, я начинаю любить. В нашей столовой, огромной, полупустой комнате с узким окном, есть казенный рояль, и я медленно подбираю на нем «Историю любви».
Школа города встречает меня рослыми южными красавицами и красавцами. Ученические парты им явно не годятся. Вежливо отворачиваясь, красавицы хихикают над моими косицами и форменным платьем. Но как все большие и красивые люди, девушки еще и добры. Незло посмеявшись, они приглашают меня вечером «полузгать семечки». Мы стоим у ворот. В горсти у меня большие хрупкие семечки. Я пробую, как одноклассницы, с ленивым изяществом кидать их с лету в рот. Мне это не удается. Вдруг моя соседка по парте, Магда, шепчет: - Девочки, Рафка! Я успеваю мельком увидеть высокого черноволосого парня в военной курсантской форме и слышу, как Магда спрашивает меня: - Ты видела Рафку? - как я бы в Москве спросила ее о новой станции метро. Я киваю не очень уверенно, и Магда, радуясь, что есть человек, которому ничего не известно о Рафке, начинает вести рассказ. Рафаэль, это Рафка, потому что он похож на рафаэлевскую мадонну, а на самом деле его зовут Володя Каркачиди. Отец у него летчик-испытатель, однажды он прыгнул из горящего самолета вместе с потерявшим сознание вторым пилотом на одном парашюте, и теперь работает в управлении. А сам Рафка – Володька – учится в училище, и будет тоже летчиком-испытателем, и теперь уже летает. Он лучше всех плавает и состоит в спасательной бригаде. У него сестра учится в университете на философа. И осенью его возьмут на парад. - В твоей Москве небось таких нет, - заканчивает Магда рассказ. Я молчу. В моей Москве таких не было.
Днем в городе жара, и я после школы хожу купаться на реку. Одна. Девушки из класса не ходят. Южанки, они считают загар некрасивым. А я, сидя на горячем песке, вспоминаю Рафку. Вернее, его историю. Заплываю на середину реки, ложусь на спину и ищу в небе Рафкин самолет. Идя домой с пляжа, я думаю, что вот встречу его, но встречаю закутанную до бровей цветастой косынкой Магду. - А я к тебе! – запыхавшись, сообщает она. – Курсанты вечер в клубе устраивают. И для тебя билет есть. Про клуб я слышала. Это оттуда приходят ко мне на балкон мелодии. Туда ходят мои одноклассницы на танцы.
Собираться мне недолго. Заплести влажные еще волосы в две тонкие косы, прогладить форменное платье. И вот я в танцевальном зале. Все вызывает мое восхищение. Стены, затянутые зеленой рыболовной сетью, с разноцветными лампочками. Вместо потолка — небо, вместо люстры – месяц, еще не набрякший золотом, белый, зыбкий. На эстраде смуглая девушка протяжно поет, вынося вперед тонкие руки. ...Я расскажу тебе историю любви... Мне нравится эта коричневая девушка, и все здесь нравится. Смелея, я осматриваюсь. В углу гордо теснятся мои одноклассницы. К березке, вылезшей из пролома, прислонился высокий парень. Он тоже смотрит на девушку. А я разглядываю его и понимаю, что это Рафка. И правда, похож на мадонну, только недобрую, а это уже не мадонна. Девушка спрыгивает с эстрады, и Рафка подходит к ней. Я сажусь на скамейку, прилаженную к стене, и начинаю возиться с занозой в пальце – откуда она взялась? Весь танец я вожусь с занозой и думаю о том, что танцевать с Рафкой и равнодушно смотреть по сторонам просто нельзя. Ко мне подбегает Магда. С нею двое крепышей. Один порыжей, другой с чубчиком. - Селифан и Митрофан, - острит рыжий. - Авдотья, - не уступаю я остряку. Эта мне Магдина заботливость! Вдруг тонкий ленивый голос произносит надо мной: - Разрешите? Это Рафка. Я встаю и делаю к нему шаг. В московской школе были уроки танцев, и там я была не худшей. Здесь же запутываюсь в двух своих ногах и плотно прилипаю к полу. Вокруг нас шелестят подошвы, пахнет амуницией и духами, а я стою посредине зала и не могу сдвинуться с места. Ленивый голос начинает учить меня. - Начните с правой ноги. Раз и два. Ногу вправо, не спешите. Еще раз. Да, еще раз. Да, значит, ногу вправо. Раз и два. Ногу влево. – Но я не знаю, где право, а где лево... Я спешу. Я выхожу из оцепенения, когда понимаю, что мы медленно движемся к моему месту на скамье. Рафка ведет короткую светскую беседу. - Вы в каком классе учитесь? В седьмом? В девятом? Вот как? Недавно в нашем городе? Я не успеваю ответить на все вопросы. Вверх я не гляжу – там лицо. Туда я смотреть не смею. Рафка доводит меня до скамьи и уходит. А я сажусь на плохо оструганную доску, и сердце мое разрывается от яростного горя.
Город зовет меня. Я подстерегаю быстрые южные сумерки и ускользаю из дома. Узкий плитчатый тротуар Сенной, - где мне и вправду кажется, пахнет сеном, - выводит меня к наклонному, утыканному палисадниками проулку. Я спускаюсь к реке. Берег здесь похрустывает и мерцает угольной осыпью. Я сажусь на перевернутую лодку, и ко мне тут же приходит Рафка. Этого Рафку не слышит никто. Он добрый, и голос у него не тонкий и ленивый, а глубокий и мягкий. Мы долго говорим с ним. Допоздна.
...«Уходят мои годы...» - горестно думаю я, следя за жухнущими акация¬ми и холмиками бурой листвы на аллеях. Летний клуб закрылся, и начался мой последний школьный год. Одноклассницы еще больше секретничают, прихорашиваются, напевными мягки¬ми голосами рассуждают о будущей замужней жизни. У каждой из них есть жених, и даже коротышка Магда собирается выходить за Селифана, которого на самом деле зовут Юра и который, оказывается, лучший математик в школе. ...«А Рафка?» - вспоминаю я, но ничего ни у кого не спрашиваю. Одноклассницы больше не говорят о нем. Кому охота тратить время на парня, задирающего нос. И Рафка уже не Рафка, а прозаический Вовка. Не лучше Валер, Коль, Лень. «А подвиги?» - думаю я. Но это не интересует сейчас моих одноклассниц. Были ли, не были…
Вечером льет дождь, а ночью приходит мороз. Я иду в школу по сверкающей аллее. Ветки деревьев, превращенные в хрустальные подвески, тяжело качаются у моего лба. Я раздвигаю их руками, чтобы не разбить. Они глухо позвякивают от моих касаний. Назвенели мне ветки. 24-03. Как просто. Почему мне самой не могло прийти в голову это сочетание: два, четыре, ноль, три. На¬верняка я называла эти цифры в таком порядке, и обязательно у меня получалось когда-нибудь 24-03. А пришлось узнавать в справочном. Дома никого нет, и я, не успевая ничего подумать, набираю номер своим не отмытым от чернил пальцем. В трубке возникает женский насмешливый голос (сестра с философского): - Слушаю ва-ас? - В-володю можно? - Володя, тебя какая-то девочка, - усмехается женский голос. - Да-а, - лениво произносит трубка погодя. Я молчу. - Слушаю. - Тонкий голос слегка нетерпелив. - Здравствуйте, Володя. – На большее меня нет, да и надо же поздороваться... - Здравствуйте, - отвечает трубка, совершенно не интересуясь мною. - Я хочу поговорить с вами, - сообщаю я. - Говорите. - Трубка милостива. - Володя, я сейчас одна, и мне скучно, и я решила поговорить с вами, вы меня не знаете. - Все, что я могла придумать. - Как вас зовут? - лениво интересуется трубка, не расходуясь на разговор совершенно. - Алиса, - говорю я. (Откуда Алиса? Почему Алиса?) - Меня зовут Алиса, - повторяю я уже уверенно. - Алиса? - удивляется голос. - Из страны чудес? - Вы знаете эту сказку?! - несказанно радуюсь я. - Знаю, - сухо говорит Рафка. Что дальше – не знаю я и потому говорю: - А я сейчас читаю Грина. - Сейчас? - спокойно удивляется голос Рафки. - Ну нет, конечно, не сейчас, сейчас я говорю с вами... - заплетаюсь я. Но трубку не кладу на рычажок. - А вы любите Грина? - Люблю, - пригвождают меня. - Помните «Бегущую по волнам»? - бормочу я. - Помните? «Я бегу, бегу, дорога моя далека и темна...» Я тоже бегу. К концу разговора. Но трубка внезапно живеет и по-человечески произносит: - Помню. - Почему Грина не проходят в школе? - начинаю я на радостях значительную тему. - Не знаю. - Трубка явно высказывает пренебрежение к моим литера¬турным приманкам. - У нас в училище литературы вообще мало. Да ребята ею и не очень интересуются. - Чем же они интересуются? Танцами? - неуклюже пытаюсь я намекнуть на нашу недавнюю встречу. - А вы не любите танцевать? - ехидничает голос. Я счастлива. Рафка постепенно растаивает. - Я больше люблю слушать музыку. А вы? Хотя бы вальс Штрауса? - я очень светская, даже во рту сладко. - Ничего, - все еще не сдается Рафка. - Хотите, сыграю вам? - Давайте. Я опять спешу. Я знаю, что наскучила, и жалею, что придумала этот глупый концерт. Но делать нечего, я играю «Сказки Венского леса» так старательно, будто сдаю экзамен. Заканчиваю громким аккордом и кидаюсь к лежащей трубке. Сейчас услышу короткие гудки! - Володя! - кричу я. - Да, - спокойно отвечает Рафка. - Сыграйте еще что-нибудь.
Я нечасто звонила Рафке. Но с каждым новым разговором становилась все увереннее. Вернее, Алиса становилась все уверенней. И если я постепенно привыкала к своему великолепному образу, то Рафка превращался в Вовку. Его тонкий голос терял леность, когда он спрашивал: «Алиса, это ты?» У меня появилось дело. Я часами разучивала новые мелодии и пьесы, мама не могла на меня нарадоваться и уже прочила мне карьеру музыкантши. Она всегда что-нибудь «прочит». - Когда мы увидимся? - все чаще спрашивал Володя. - Когда исчерпаем романтику, - загадочно изрекала я.
В школе взбудоражены. Готовится последний для нас школьный маскарад. Магда пристает ко мне, какой костюм я надену. А я говорю, что уеду к тетке на все каникулы, и она разочарованно отходит от меня. Вечерами, дома, я «строю» костюм, в ход идут все мыслимые и немыслимые клочки, куски, обрывки. И вот он, костюм маркизы восемнадцатого столетия. Кринолин с голубыми розанами из шерсти «мохер», узкий лиф с серебряным витым шнуром и бархатная синяя полумаска. И белый настоящий парик, дрожащий спиралями локонов. Я надеваю костюм и сажусь к телефону. Алиса изысканно и лукаво приглашает Володьку на маскарад. Я поправляю локон и намекаю на то, что в новогоднюю ночь может произойти всякое. Рафка немедленно соглашается, и мне кажется, я слышу стук его сердца во вздрогнувшем голосе. В маминых туфлях на каблуках, в накинутом на плечи платке я бегу в своих фижмах по морозу. В вестибюле полно ряженых. «Цыганки», «феи», «украинки», «астрологи»... Я гляжу в огромное зеркало. Там величавая маркиза в белом парике обмахивается разрисованным веером. Меня не угадывают. «Цыганки» и «астрологи» шепчутся, но ко мне не подходят. Может, они думают, что завуч Зазуля нарядилась маркизой? В зале я сразу вижу Володьку. Он одиноко стоит у дальнего окна. Смотрит на дверь. А теперь на меня. Все не похоже на школу. С потолка свисают бумажные фонарики, светится елка, из директорского кабинета втащили в зал диван и кресла. На диване теснится штук пять «украинок». Я иду к креслу. На кресле сидит Чубчик. Мне так смешно, что я улыбаюсь, прикрываясь веером, потому что Чубчик кубарем скатывается с кресла при моем приближении. «Завуч Зазуля!» Я сажусь. Поправляю браслет. Выставляю кончик туфли из-под фижмы. Прикрывшись веером, смотрю на Володьку. Он что-то быстро пишет в записной книжке. Вырывает страничку, сворачивает и отдает гному с ранцем на плече. Играют в почту. Гном передает мне записку, в которой так мало слов: «Это ты, Алиса». Я смеюсь и демонстративно разрываю записку на мелкие кусочки. Сыплю их, как конфетти. Подбрасываю в воздух. Они летят. Сегодня, сейчас я всесильна. Гном приносит вторую. «Я пришел из-за Вас». Мне становится чуть-чуть не по себе. Надо отвечать. Мне жарко, я обмахиваюсь веером. ...«Да, - напишу я. – Это я, Алиса». Володька подойдет ко мне, и весь вечер мы будем вместе, и он пойдет провожать меня, и у самого дома я сниму маску... И не успею сказать ни слова, потому что он уйдет. ...«Да, - напишу я. – Это я, которая притворялась Алисой. Я Таня, и совсем не такая, как Вы думаете». Володька подойдет ко мне, и весь вечер мы проведем вместе, и он пойдет провожать меня, и у самого своего дома я сниму маску, и он уйдет, пока я успею что-то сказать ему. ...«Нет, - напишу я. – Нет. Никакая я не Алиса. Алисы нет и не будет». И все равно он подойдет ко мне, и мы весь вечер будем вместе, и он пойдет провожать меня, и у самого дома я сниму маску, и он уйдет. Я встаю. Володька широкими шагами пересекает зал. Лицо у него растерянное. Он говорит, сдерживая обиду и волнение: - Это же ты, Алиса, ты. На нас смотрит полшколы. Я под маской краснею и сгораю от счастья. Вблизи вижу я его светлые длинные глаза и темную челку, ион говорит со мною не по телефону. Я, наверное, слишком долго молчу. Володька делает непонятное движение рукой, и я с ужасом хватаюсь за маску. Но он просто вытирает лоб платком. Домой! - Вы ошибаетесь, - фальшивым Алискиным голосом говорю я. И бегу по лестнице, расталкивая маскарад. Бегу в вестибюль, грубо стуча каблуками. Бегу по морозу.
- Ну, как ты провела время у тетки? - спрашивает меня Магда после каникул. Вопрос этот из тех, которые задают, чтобы рассказать про свое. - Ничего, - отвечаю, как и следует, я, и Магда довольна. - А у нас был маскарад, - начинает захлебываться она. - До двух часов! Ровно в двенадцать все стали разгадывать, кто – кто. Смеху! Я была «испанкой», и Селифан меня не угадал, когда сняла маску... ...Вовремя я ушла. - Слава очень жалел, что тебя не было. Мы думали на одну снежинку, но ошиблись. ...Слава – это Чубчик, а снежинка там была – толстая и неуклюжая. Я тоже ее заметила. - Был Рафка. Быстро ушел. За какой-то девицей побежал в кринолине. ...Вот оно что! Володька ушел. После того, как Алиса его обманула. Какая все-таки она! И что мне с нею делать?
Не скоро позволила я Алиске позвонить... В последний раз. В трубку я слышу прежний Рафкин голос, ленивый и тонкий. Равнодушный. Я страдаю, Алиска ничуть. Она неискренне спрашивает: - Что с вами? - Ничего, - только и отвечает Володька. - Вы нездоровы? – продолжает навязываться Алиска. - Здоров. Я бы повесила трубку, но не она. - Я не вовремя звоню? Володька не умеет притворяться, как Алиска, и потому честно говорит: - Я вообще не хотел подходить к телефону. Алиска лживо смеется, но я прерываю ее сама и сама говорю: - Ты скоро все поймешь, Володя. Даю слово.
В другой город уехал отец, как он говорит, на грандиозное строительство века. Я сдаю выпускные, скоро мы с мамой тоже уедем. Я привыкла уезжать, приезжать, знакомиться, прощаться. Сердце у меня стало легким. Мне с ним спокойно. Но на этот раз я решила почему-то, что этот город мой, отныне и навсегда. Наверное, поэтому я не говорю никому о своем отъезде. Так он становится нереальным. Перед выпускным балом я отрезаю косы. Напяливаю форменное платье и собираюсь уйти. Мама хватает меня за руку, сердится, заставляет надеть белое специальное, завивает сама мне волосы, сердясь, учит красить ресницы. Ей хочется, чтобы я была не «хуже других». Я отправляюсь на бал, запомнив, что нельзя хвататься потными руками за белое платье, нельзя тереть глаза и нос, нельзя теребить завитые волосы. Поднимаясь в школе по лестнице, я вижу впереди спину Володьки. Каблуки моих туфель цокают по ступеням, Володька оглядывается. А вдруг?.. Секунду он на меня смотрит. Ничего не происходит. Мы продолжаем подниматься по лестнице друг за другом. У входа в зал стоят Магда и Селифан. Селифан радостно кричит: - Вон и Владимир! И Танюша! Танюша, познакомься с моим другом Владимиром. Я подаю Володьке руку. Он несильно пожимает ее. На официальной части мы сидим рядом. Позже мы все играем в прятки, жмурки, ручеек. Володька не играет. Ему, мне кажется, скучно. Но нет. Вот он танцует с директрисиной внучкой, которая недавно пришла к нам в класс откуда-то. Ее зовут Лора. Лора высокая, тонкая, в вязаном зеленом платье. По плечам и спине разложены белые кукольные пряди волос. У нее высокий прыщеватый лоб и светло-голубые глаза. Ты ищешь Алиску, Володя? Лора странная. Магда говорит, что она тупая. Но никто не знает, какая она на самом деле. Ты ищешь Алиску, Володя? Володька что-то говорит Лоре и смотрит на нее испытующе. Лора молчит. Красивая пара, как говорит моя мама. Может быть, ты нашел Алиску, Володя? Рассвет мы встречаем на Реке. Так нужно. Но не все. Лора ушла. Мы идем по жемчужно-серому предрассветному городу, и я думаю о том, что таким я его не видела и таким он дарит мне себя на наше с ним прощание. Завтра в это время я буду в поезде. Мы входим на мост и останавливаемся у перил. Успели. Заводская труба четко делит возникающий багровый круг надвое. Все кричат «ура!» и клянутся, что встретятся здесь на рассвете через пять лет. Ровно. Теперь несутся в степь. У перил остаемся мы с Володькой. И вдруг я говорю: «Пойдемте на берег». Не знаю почему, он соглашается. Мы идем вдоль Реки, и я думаю о том, как удивилась бы я в прошлом году, удивилась бы и не поверила, если бы мне сказали, что когда-нибудь я буду идти с Рафкой по моему берегу наяву. Я скажу ему что-нибудь, и он мне ответит. Своим голосом, а не тем глубоким и низким, который я ему подарила. Я сажусь на опрокинутую лодку. Все должно быть, как я делала раньше. Без него. Володька вытаскивает из кармана сигареты и закуривает. Я смотрю на воду. Она, тихо приливая и отступая, метит время. Сколько раз придет она и уйдет до моего отъезда? Тысячу? Десять тысяч? У нас уже сложены чемоданы. Рояль казенный, он останется. Но внутри его должно остаться сочетание звуков, образующих Историю Любви. Я беру прут и начинаю чертить на песке. Сначала фигурки, потом четко и крупно вдруг пишу: «Володя, я – Алиса». И тут же хочу стереть это, но взглядываю на Володьку, чтобы убедиться, что он еще не видел написанного. Он видел. И спокоен! Он знает, что нет Алиски, а есть я, Таня, я, Таня!!! Я никуда не уеду. Пусть мама плачет, а папа бушует, я остаюсь в городе, который недаром казался мне родным. - Неправда! - кричит тонким, совсем тонким голосом Володька. - Правда, - твердо и горестно говорю я. Я ошиблась. Поторопилась. Он не знал. В ту секунду, когда лицо его было спокойным, он еще осознавал новость. Может быть, для него ужасную. Я успокаиваю его, я от кого-то слышала, что мужчины слабее женщин. - Никто ничего не знает, Володя. И не узнает. Клянусь. Он спрашивает, не глядя на меня: - Зачем вы сказали? Так неожиданно. Я заставляю себя подняться с днища лодки. Мне становится легче от простора за рощей на противоположном берегу, в голову вдруг приходят строки, я произношу их вслух: И этот миг, постыдный и печальный, Я сохраню для будущих щедрот. Володька удивленно смотрит на меня. Я не хочу, чтобы он смотрел на меня, и я весело (оказывается, Алиска кое-чему меня обучила!) говорю: - Ну, я пошла. Привет! Иду в город. Володька идет рядом и снова курит. Лицо его напряжено, будто он силится что-то вспомнить или понять. В парке он вдруг берет меня под руку. Я вздрагиваю и страдаю от того, что он это чувствует. Он знает, как относится к нему эта толстуха. - Это вы были на маскараде? ...Вот оно что! Невозможно признаться, и я говорю: «Нет». Володька поворачивает ко мне свое лицо и рассматривает мое. - Это была Алиса. Моя подруга. Теперь вздрагивает его рука, а я сжимаюсь от беззащитности. Но вот и мой дом! Подъезд. Я протягиваю Володьке руку. Володька смотрит куда-то поверх моей головы своими длинными серыми глазами. Он говорит: - Простите меня. - Что вы, - наливаясь тоской, улыбаюсь я. – За такие дела и побить можно. Володька вдруг резко, зло хватает меня за плечи и тянет к себе. Я закрываю глаза, чтобы не видеть его лица, не потерять силы, которые я коплю весь свой путь от Реки. Я отталкиваю Володьку от себя, не чувствуя сопротивления. Не меня он хочет поцеловать! Так надо. Он хороший мальчик. Он хочет сделать мне подарок. Я отбегаю к двери подъезда, оглохнув и ослепнув от унижения. Глотая слова, шепчу: - Не подходите. Алиска в школе, в зеленом вязаном платье... Бегу по лестнице и слышу, как он кричит мне: «Таня!» Но не догоняет. Я дома. Выхожу на балкон и вижу, как медленно внизу уходит Володька. Навсегда.
If I had an enemy bigger than my apathy, I could have won
Ааамля. USB - дело рук сатаны, ваистену! Ну, во всяком случае, бразильские сектанты так считают. Салданья потребовал от своих последователей полностью отказаться от использования устройств, работающих с USB-интерфейсом. "Символом этого порта является трезубец, которым сатана пытает души в аду. Использование этого символа доказывает всем пользователям этой технологии, что они, по сути, — поклонники сатаны". Вместо распространенной технологии он предлагает передавать данные с помощью других интерфейсов — FireWire, COM или PS/2. Наиболее же рекомендуемой и даже „сакральной“, с его точки зрения, является технология Bluetooth. „Голубым был цвет глаз нашего спасителя Иисуса Христа“, — говорит Салданья, толкуя таким образом название Bluetooth.